— Ты хочешь меня в мужья? — снова уточняет князь ада. Хотя каких еще уточнений требует вся эта до чертиков унизительная ситуация? Ей что, встать на одно колено, преподнести Люциферу колечко в бархатной коробочке, дать отмашку музыкантам, чтоб вжарили «Бессаме мучо»?

Напротив Катиного лица маячит склоненная голова Уриила: зеленые глаза светятся, будто у кошки, увидавшей мышь, нижняя губа азартно закушена, пальцы дрожат, чувствуя удачу — небесный игрок готовится сорвать банк. Рядом Велиар, шулер опытный, участник всех нечистых игр от сотворения мира, выжидает хода партнера.

И партнер решается.

— Да, я хочу.

В ответ Денница слегка касается Катиных губ своими — скорее растроганно, чем любовно — и тихо произносит:

— Спасибо.

Новоиспеченная невеста сатаны не понимает, за что он благодарит ее — ну и пусть. Когда-нибудь поймет, а может, и нет. Сейчас время для более насущных вопросов. Зачем ты попросила о том, о чем попросила, Катя?

Катерине не нужна любовь: она помнит, какая это смесь меда с дегтем, если не сказать с дерьмом. Определять процентное соотношение, ложка за ложкой, убеждая себя: еще не распробовала, — и так до тех пор, пока в бочке не покажется дно? Избави вас сатана и все аггелы его.

Пута дель Дьябло не требуется вечного счастья ever after своей свадьбы с Денницей. Тем более, что счастье возможно лишь even after — изредка, мимолетно, чтоб не пресытиться.

Саграда не ищет жара тел, негасимого, что твоя геенна: тому, кто не верит в силу любви, тем паче трудно поверить в силу секса. Ногавки, связывающие ловчую птицу с охотником — вовсе не та сила, которая связывает птицу с небом.

Антихрист не мечтает отплатить за все зло, причиненное ему в этой и прошлой жизнях: как бы не пришлось расплачиваться за содеянное им — от самого начала времен, от первой из антихристовых скорбей.

Больше всего на свете Катя хочет обмануть судьбу. Выбрать другие путеводные звезды. Выгадать немного времени для себя — пока оно есть, пока не вышло все, целиком, без остатка. Разорвать путы долга, в которых провела двадцать лет. Люцифер нужен ей, как нож, чтобы разрезать ремни, дававшие ей чувство безопасности, но лишавшие чувства полета.

Поэтому она испытывает сокрушительную вину перед Витькой и Дэнни. Хорошо бы сейчас поговорить с ними обоими, но Катерина боится, что опять погрузится в пучину извинительного вранья. Нет, я не сменяла вас на мужика, вы по-прежнему свет моих очей, мамочка никогда вас не бросит, бла-бла-бла.

Сменяла. Бросит. Уже бросила. Разомкнула кольцо объятий и наблюдает со стороны, как они делают свой выбор, наихудший из всех возможных, как связывают свою судьбу с богами разрушения.

Разве не должна она драться за свое потомство со всем мировым злом, сколько его ни на есть?

Все стало слишком болезненным, чтобы просто забыть или лгать.

Катерина ждет, что ее сию минуту выдернет из объятий князя ада, с адской свадьбы, из-за бесконечного пиршественного стола — мили и мили без единой солонки — и поволочет по очередному кругу мытарств. Точно во сне: стоит слишком сильно захотеть чего-то и оно выскальзывает из рук, или сам ты выскальзываешь из сна и руки твои пусты. Кате в общем-то неважно, куда ее унесет течением — лишь бы не в бодрствование. Катерина не хочет возвращаться в свое земное тело. Кому, как не ей, знать: телу, в отличие от души, ничего не требуется. Оно доживает, потому что когда-то, лет двадцать назад, ему сказали: всё, всё.