Она улыбнулась мимолетной грустной улыбкой и села.

– Я была беременна… давно, еще до нашей первой разлуки, но потом меня сильно избили и… В общем старуха-рабыня, что спасла меня, когда я истекала кровью, сказала, что, вероятнее всего, я останусь бесплодной.

– Ты никогда об этом не говорила.

– Да, не говорила, пока не пришло время. Элиар долго молчал.

– С кем ты оставляешь мальчика, когда идешь в мастерскую? – наконец спросил он.

– Беру с собой; иногда присматривают соседи… если им заплатить.

– У меня есть немного денег, – неловко произнес Элиар, – я оставлю их тебе. В коннице платят лучше, чем в пехоте; надеюсь, я сумею пересылать большую часть денег в Рим.

Тарсия ничего не сказала. Она отошла к кровати, расправила покрывало, разложила подушки.

– Пожалуй, здесь не хватит места для двоих, – решительно произнесла молодая женщина.

– Ты не хочешь ложиться со мной? – тихо спросил Элиар. Тарсия молчала и не поворачивалась. Он смотрел на ее гибкую спину, загорелые руки, тяжелый узел золотистых волос…

– Я лягу на пол, – сказал он, – ничего, мне приходилось спать и на камнях, и на сырой земле.

Вскоре гречанка потушила лампу, и комната погрузилась во мрак. Оба лежали, не шевелясь, не видя друг друга, не разговаривая, и в конце концов заснули. Посреди ночи их вырвал из сна пронзительный тонкий плач. Тарсия взяла ребенка на руки и немного походила по комнате, укачивая.

Ливия положила в сверток немного чистых пеленок, а вот с едой было сложнее.

– Рано утром придется пойти на рынок и купить молока, – озабоченно произнесла Тарсия.

Следом пришлось успокаивать Кариона, который проснулся от крика малыша и испуганно звал мать.

Наконец все стихло. Тарсия снова заснула и пробудилась, словно от какого-то толчка. Она открыла глаза: в окна заглядывал рассвет. Она увидела Элиара, который стоял на коленях перед ее постелью и смотрел ей в лицо.

Женщина приподнялась на локте:

– Что случилось?

– Ничего. – Он коснулся исколотых длинной и толстой иглой пальцев Тарсии, потом легонько провел ее ладонью по своей щеке. Его глаза были задумчивы и серьезны. – Просто я размышлял над тем, как нам теперь жить.

Он действительно думал об этом. Собственно, Тарсия, как и прежде, не была защищена от жизни: ни от насилия в этом квартале, где обитали люди самого низкого сорта, ни от возможных домогательств хозяина мастерской, ни от грозящей нищеты. Ее единственной опорой мог бы стать хороший, надежный муж, но Элиар не годился для этой роли. Что возьмешь с воина, который появляется в Риме два-три раза в год, жизнь которого – бесконечные походы, военные крепости и лагеря… Правда, Элиар мог рассчитывать на то, что по окончании службы получит земельный участок и деньги, но когда это будет?

Тарсия все понимала. Она долго смотрела на его молодое, красивое и уже испещренное шрамами тело, на отмеченное печатью жизненных невзгод лицо и вдруг с рыданием обняла Элиара за шею, прильнула к груди. В тот же миг их обоих словно бы лизнули огненные языки внезапно вспыхнувшего любовного желания, и это мигом уничтожило преграды недоразумений и обид.

Они старались не шуметь, чтобы не разбудить Кариона. За окном еще спал беспокойный жестокий мир, среди бесконечной жадности, предельной разумности и бесцельной суеты которого они были вынуждены существовать.

Потом, когда они тихо лежали, обнявшись, Элиар внезапно спросил:

– Значит, твоя госпожа вернулась к мужу?

– Да, – ответила Тарсия и задумчиво прибавила: – Я ее не осуждаю, хотя и не могу понять.