– Такое бывает со всеми нами, когда мы начинаем… Джини резко обернулась, пронзив его взглядом. Атмосфера накалилась.

– Начинаем? – произнесла она. – Я не начинаю, Паскаль. Я, конечно, понимаю, что мне далеко до твоих заоблачных высот, но не забывай, что я тяну репортерскую лямку уже десять лет. Я уже не школьница. Господи Боже… – Джини ощутила внезапный прилив ярости. – Я не приготовишка в журналистике, Паскаль, мне уже двадцать семь лет.

– Вряд ли я смог бы забыть, сколько тебе лет, даже если бы захотел. – Его лицо тоже окаменело. – С учетом того, что было… Разве забудешь?

– Да что же это такое! – Джини зло вскочила на ноги. – Неужели обязательно вытаскивать это именно сейчас?

– Ничего я не вытаскиваю, – огрызнулся он. – Это делаешь ты. Что же касается меня, то ты просто не так поняла мою фразу. Я вовсе не намекал на недостаток у тебя опыта, а хотел сказать: когда начинаешь раскручивать новую историю, вот и все.

– Иди ты к черту! И не ври! Ты относишься ко мне свысока, унизить хочешь.

– Да ни черта подобного! – Глаза Паскаля заблестели от злости. – Снова ты делаешь скоропалительные выводы. Вывернула все наизнанку. Слушай, Джини, если мы собираемся работать вместе…

– Если? Если?! – Она шагнула к нему. – Да мне просто приказали заниматься этой историей, без всяких «если» и «но». И если тебе это не нравится, то очень плохо, потому что…

– Господи Иисусе! – воскликнул Паскаль и начал ругаться – долго и по-французски. Теперь их разделяло меньше метра. В комнате стало душно от клокочущей ярости. Джини раскраснелась, ей было жарко, ее распирало негодование и страшное отчаяние, от которого подламывались ноги. Она никогда, по крайней мере уже много лет, не плакала, но теперь почувствовала, что слезы уже стоят комком в горле.

Она была уже готова бросить новую едкую реплику, но что-то в его глазах остановило ее. Злость прошла. Она слабо махнула рукой, и тут – надо же! – Паскаль взял ее за руку и привлек к себе. Джини увидела, что он тоже больше не сердится. Его лицо было грустным и растерянным.

– Извини, Джини, – сказал он, – ведь повздорили-то мы из-за прошлого, а вовсе не из-за работы. Мы сражаемся с тем, что произошло двенадцать лет назад.

Вздохнув, Джини отвернулась.

– Да, ты прав. Я полагаю, мы…

– Мы не должны делать этого, Джини, – продолжал он, стискивая ее руку. – Посмотри на меня. Если мы позволим этому случиться… Мы не должны допустить этой ошибки…

– Я это прекрасно понимаю. Просто иногда… Паскаль, это ведь очень непросто – забыть все, отодвинуть в сторону…

– Я тоже все понимаю. Это прорывается наружу, а потом… – Теперь его голос был мягким. – Послушай, Джини, ты права. Я сам виноват, что не смог четко выразить свою мысль. Просто я не привык работать с кем-то еще. Я слишком долго был одиночкой, стал нетерпимым и нетерпеливым. Но сейчас тому есть веские причины, неужели ты не понимаешь, Джини? Ты женщина… Нет, дай мне договорить. Ты женщина, живешь одна, и вдруг какой-то тип присылает тебе посылку. Пару наручников. Пусть это не волнует тебя, но меня это беспокоит. Очень беспокоит.

С этими словами он посмотрел на Джини, заметив, как порозовело и изменилось ее лицо. Казалось, в ней происходит ожесточенная внутренняя борьба.

– Я к этому не привыкла, – ответила она каким-то неестественным голосом, в котором ему послышались гордость и боль.