|
Он не должен был позволять себе взять ее за руку. Он не должен был терять равновесия – это было самой большой его ошибкой. Он словно устроил короткое замыкание, вновь обрушив на себя тревожащее прошлое. Двенадцать лет отделяли его сегодняшнего от тех недель, которые он провел в зоне боевых действий, но теперь этот барьер времени словно исчез. Сейчас он хотел Джини так же сильно, как хотел ее тогда. Оказывается, эта потребность не исчезала никогда. Он желал ее сейчас, желал страстно. Еще вчера он чувствовал себя в безопасности. Во время обеда с Николасом Дженкинсом он пристально смотрел на нее и мог с уверенностью сказать самому себе, что теперь-то, слава Богу, неуязвим. Это была новая, незнакомая ему Джини. Конечно же, он мог работать с этой женщиной, поскольку, глядя на нее, не испытывал ровным счетом ничего.
– Дело в том, – сказал Дженкинс перед ее приходом, – что она действительно хороший репортер. Она действует быстро, у нее острый нюх, она прекрасно работает с домашними заготовками. Вы двое – отличная команда… – Паскаль понял, что сейчас последует «но», и ждал. – Но… – ухмыльнулся Дженкинс, – тут есть одно большое «но»: работа с ней может оказаться нелегким делом. Она, как и многие женщины сейчас… Ну, сам понимаешь, все эти феминистские штучки. Дженкинс скорчил рожу. – Вдобавок у нее дикий комплекс, связанный с ее отцом. Любая, самая задрипанная статья, которую она пишет, должна быть сделана идеально. А вдруг папочка прочтет, понимаешь? Хотя, подозреваю, у него и в мыслях нет ничего подобного, поскольку любимому папочке на нее насрать. Но она этого не понимает. Она все время пытается что-то доказать, и когда пишет очередную статью, то пишет специально для него. – Я встречался с ее отцом. – Паскаль бросил на Дженкинса быстрый взгляд, но тот ничего не уловил. Только снова захихикал. – Действительно? Ну в таком случае сам все знаешь. Не вздумай даже заикнуться о Сэме Хантере и его сраной Пулитцеровской премии, иначе она будет распевать о его многочисленных наградах весь вечер. Уж я-то знаю. В последних словах Дженкинса прозвучала нотка обиды. Судя по всему, его в свое время лишили надежды на официальное признание его заслуг. – Что-нибудь еще? – спросил Паскаль. – Да. Она нахальная, резкая. Симпатичная, спору нет, но по части женского обаяния у нее не все в порядке. – Что ты имеешь в виду? – Скажем по-другому: любому мужику яйца за пять секунд отморозит. Так что даже не мечтай ни о чем таком. – Ладно. – Паскаль холодно посмотрел на него. – Между прочим, я тут для того, чтобы работать с ней. Дженкинс весело хихикнул. – Паскаль, я тебя умоляю! Тоже мне, ледяная глыба! Подожди, вот сейчас увидишь ее, – он нарисовал в воздухе роскошные женские очертания, – по-другому запоешь. И тут как раз в кабинет вошла Джини. В первую минуту Паскаль ее даже не узнал. Она вела себя сдержанно и немного воинственно, а он смотрел на эту высокую и стройную молодую женщину с испугом и сожалением. «Моя дорогая Джини», – подумал он сначала, но потом мысленно поправился: «Такая красивая, а той больше нет». Это горькое чувство владело им на протяжении всего обеда. Он видел, как неприятно ей общество Дженкинса. Сам Паскаль чувствовал то же самое. Но от нее исходил такой холод! Сидя напротив, она ни разу не улыбнулась. Через некоторое время ему показалось, что в ее поведении есть какая-то фальшь, натянутость, словно она заранее решила играть некую роль. Ему казалось, что она разыгрывает из себя эдакого профессионала, пытаясь выпятить важность информации о Хоторне, которой располагает лично. |
