Остальные почли за благо отступить.

    – Делай, как я! Спокойнее! Не к лицу… вам… будущим офицерам…

    – Дыхание сбирось, – маэстро Таханаги с сожалением покивал головой. – Господин Ариев много говорить. Много говорить – маро дышать. Маро дышать – маро жить.

    – Но ведь он прав. Не так ли, маэстро? Гнев, ярость – вы полагаете их добрыми помощниками?

    На самом деле ты лукавила. Кривила душой. Гнев, ярость, прочие сильные чувства… Это для других, не для облавников. В каждом из них с детства живет свой унтер Алиев, в опасную минуту подавая голос: "Спокойнее! Спокойнее, я сказал! Делай, как я!". И этого внутреннего Алиева пестуют в десять рук: не к лицу будущим офицерам Е. И. В. особого облавного корпуса «Варвар» хохотать до слез, рыдать взахлеб, биться в истерике, выказывать гнев, любить без памяти…

    Неприлично.

    Достойно порицания.

    Стыдно.

    Всякий преподаватель говорит об этом по сто раз на дню; вон, Пашку многажды сажали в карцер за "вульгарность поведения", на хлеб и воду.

    А как он заразительно смеялся на первом курсе, еще до Рождества… отучили.

    Наверное, это правильно. Тем, кто избран для служения Их Величествам, Букве и Духу Закона, для служения бессменного и верного, следует забыть о страстях житейских. Разучиться лелеять обиду, желать почестей; взыскивать славы. Например, армейцы (даже самые занюханные пехотные «армеуты» из городков N) исстари терпеть не могут жандармерию. Особенно элитных «Варваров». Смешно: в этом они тесно сходятся с магами в законе, сами того не подозревая. А сколько дуэлей случалось из-за категорического нежелания военных допускать жандармских офицеров в Офицерские собрания! Хоть кол им на голове теши, хоть переводом на Кавказ стращай…

    Старый айн нахохлился; по-птичьи скосился на тебя:

    – Эрьза-сан удиврять Таханаги. Сирьно-сирьно. Муж – самурай; жена – самурай. Все видеть, все понимать. Зачем спрашивать, есри знать заранее?

    – Делай, как я! – облав-юнкера, запыхавшись, сбились в кучку вне досягаемости неуязвимого Алиева. Унтер же творил кривым клинком замысловатые петли, по-видимому, что-то объясняя. Смуглое лицо Алиева напомнило тебе африканскую маску: чтобы хоть одна черточка дрогнула, сдвинулась с навеки отведенного места, требуется по меньшей мере вмешательство закаленного резца.

    Второкурсники переглядывались, кивали, успокоившись и вернув способность здраво размышлять; тебе же урок Алиева был безразличен.

    С точки зрения фехтования.

    У тебя здесь другой интерес, Княгиня.

    Отчего у тебя, у почтенной дамы, – у Дамы!.. – спирает дыхание, когда ты украдкой наблюдаешь за сим зачетом? За схваткой? – нет, все-таки зачетом… Отчего бубновая масть вскипает тяжким крапом, и хочется либо уйти, быстро и не оглядываясь, либо напротив, впиться взглядом, словно пиявка – взглядом, душой, Силой, дабы понять: что происходит?!

    С ними?

    С тобой?!

    С желтым айном, сидящим на корточках, как сидит ответ перед вопросом, непроницаемо глядя вперед?!

    Нервы, нервы…

    – Дома, на островах, вы были воином, маэстро? Знатным воином?

    Верхняя губа айна вздернулась, обнажив желтые зубы.

    Так он улыбался.

    – Эрьза-сан бить без промах.