|
Он несколько раз глубоко вдохнул, потом встал и неохотно стер дом с доски. Очистив ее, начал рисовать лицо. Пока рисовал, я кое-что записала: атмосфера беседы, мои мысли по ее ходу, напоминание о том, чтобы проверить, есть ли супергерой по имени Руэн. – Вот, – сказал Алекс через несколько минут. Я посмотрела на рисунок и нахмурилась. Автопортрет Алекса, вплоть до очков. – Это Руэн? – уточнила я. Он кивнул. – Но он очень похож на тебя. – Нет, он иной. Он плохой Алекс, а я хороший Алекс. Это меня встревожило. Я открыла рот, чтобы спросить: «А что делает плохого Алекса плохим?» – но тут же закрыла, понимая, что подобралась к сердцевине проблем Алекса, к причине появления этого Руэна. И тут требовалась предельная осторожность, следовало понять, какой Алекс для него «хороший», а какой – «плохой». – Руэн причинял тебе вред? Он покачал головой. – Руэн мой друг. – Понимаю, – кивнула я, пытаясь найти способ выяснить, почему Алекс выбрал демона, чтобы проецировать свои эмоции, является ли Руэн воображаемой фигурой, ответственной за те эпизоды, когда мать причиняла себе вред, и есть ли у Руэна планы убедить Алекса причинить вред себе. Его концепция «плохого» могла включать и самонаказание. Алекс подошел ко мне и указал на шрам, тянувшийся через линию челюсти. – Откуда у вас этот шрам? Я открыла рот, но с губ не сорвалось ни звука. Он моргнул. – Руэн говорит, это сделала маленькая девочка, потому что злилась. «Да откуда он может это знать?» – подумала я. Я взглянула на Майкла, но тот смотрел через стеклянную дверь на двух врачей, идущих по коридору, отвлекся и не замечал, что происходит. Я повернулась к Алексу. Сердце гулко билось. – Руэн сказал, что вы причинили вред этой девочке. – В голосе прозвучали вопросительные нотки, недоумение. Я отчаянно боролась с паникой. – Руэн объяснил, как я ей навредила? Алекс посмотрел направо. – Руэн, – крикнул он, – это некрасиво! – И вновь повернулся ко мне. – Не обращайте на него внимания. – Что сказал Руэн? Алекс вздохнул: – Чушь. Говорит, что она попала в темную, темную дыру, и там была лестница, но вы вытащили ее, и она там осталась. – Это то, что ты чувствуешь, Алекс? – спросила я, хотя мой голос стих до шепота, доносящегося издалека. У меня возникло ощущение раздвоенности: одно мое «я» задавало вопросы, которые меня учили задавать, а другому – скорбящей матери – внезапно захотелось протянуть руки и вновь обнять свою маленькую девочку. Но слишком поздно, Алекс ушел в себя, оборвав контакт. Я наблюдала, как он идет к белой доске, второй раз принимается рисовать дом своих грез. |
