Рози начала рассказывать о пятнадцатилетней девочке, которой показалось, что она необычайно красива с повязанной в волосах розовой лентой, о том, как эта девочка однажды вечером пошла на матч двух университетских баскетбольных команд, потому что заседание клуба «Будущие хранительницы семейного очага», где она должна была участвовать, в последнюю минуту отменили, и ей пришлось чем-то занять два часа, пока за ней приедет отец, чтобы забрать из школы. Возможно, призналась она, ей просто хотелось, чтобы люди увидели, какая она красивая с той розовой лентой, а школьная библиотека уже закрылась. На верхних рядах трибун рядом с ней сел юноша в спортивной куртке, крепкого телосложения широкоплечий парень, студент, которому следовало находиться там, на площадке, среди игроков. Он бы тоже гонялся за мячом, если бы его прошлой зимой не вышибли из команды за драку. Рози продолжала говорить, удивленно слушая, как с губ срываются все те слова, которые, как она думала, уйдут невысказанными в могилу вместе с ней. Правда, о теннисной ракетке она умолчала, эта часть истории будет похоронена вместе с ней, однако больше ничего не скрыла — рассказала, как Норман кусал ее в течение медового месяца, как она пыталась убедить себя в том, что это любовные игры, поведала о выкидыше, при котором ассистировал Норман, о коренном отличии между ударами в лицо и ударами в спину.

— Поэтому мне приходится то и дело бегать на горшок, — добавила она, нервно улыбаясь собственным рукам, — но это проходит.

Рози рассказала о том, что в первые годы брака муж часто прижигал сигаретным окурком или зажигалкой кончики ее пальцев на руках или ногах; смешно, конечно, но подобные пытки прекратились, когда Норман бросил курить. Она поведала Биллу о той ночи, когда Норман вернулся с работы, молча уселся перед телевизором, по которому показывали новости, держа поднос с нетронутым ужином на коленях; о том, как он отставил поднос в сторону, когда ведущий программы теленовостей Дэн Радер исчез с экрана, и принялся тыкать ее острием карандаша, подвернувшегося под руку. Он колол ее с таким ожесточением, что на коже оставались черные точки, похожие на родинки, но все-таки недостаточно сильно, чтобы выступила кровь. Рози сказала, что довольно часто он причинял ей гораздо большую боль, но никогда ей не было так страшно, как в тот раз. Наверное, из-за его молчания. Она пыталась говорить с ним, спрашивала, что случилось, но он не проронил ни слова — просто шел за ней, когда она пятилась (боясь бежать; бегство стало бы зажженной спичкой, брошенной в бочку с порохом), не обращая внимания на ее вопросы, на ее протянутые руки с растопыренными пальцами. Он продолжал колоть ее руки, плечи, верхнюю часть груди — в тот вечер на ней был легкий свитер с неглубоким вырезом — острием карандаша, издавая слабые пыхтящие звуки каждый раз, когда заточенный кончик карандаша вонзался в ее кожу. В конце концов она забилась в угол, прижала колени к груди и обхватила руками голову, а он опустился перед ней на колени с серьезным, почти сосредоточенным выражением лица и все колол и колол ее карандашом, пыхтя: «Пуфф! Пуфф! Пуфф!» Рози призналась Биллу, что поняла тогда: муж собирается убить ее, она станет единственной за всю историю человечества женщиной, принявшей смерть от простого карандаша «Монгол» № 2… а она снова и снова напоминала себе, что ни в коем случае не должна кричать, ибо крик может привлечь соседей, а ей не хотелось, чтобы ее обнаружили в таком виде. Не хотелось, чтобы ее нашли еще живой. Затем, когда она почувствовала, что вот-вот закричит, несмотря на все усилия сдержаться, Норман неожиданно оставил ее в покое и заперся в ванной. Он пробыл там очень долго, и Рози сказала, что собралась было убежать тогда — просто выскочить за дверь и броситься куда глаза глядят — но на дворе стояла ночь, и муж находился дома. Если бы, выйдя из ванной, он обнаружил, что она пропала, то погнался бы за ней, поймал и наверняка убил, это она знала точно.