— Что ж за напасть такая… неужто Иволгин совсем страх потерял, — пробормотал Морозов, быстро поднимаясь из-за стола. Он при этом выглядел так, словно речь шла не об упыре у калитки, а о назойливом соседе, который снова пришёл занимать соль.

— Сидите здесь и не суйтесь наружу… — привычно начал он и тут же осёкся, встретившись с моим укоризненным взглядом.

Я даже не успел ничего сказать. Просто выразительно посмотрел на воеводу и тот сдался.

— Ладно, — произнес он. — Идём вместе. Только держитесь позади. И ради Всевышнего — не снимайте опять со стены топор своего прадеда. У него рукоять стоит дороже всего особняка. Если расколете — Никифор будет ныть…

— … ещё неделю, — закончил я за него и пожал плечами. — Одной больше, одной меньше. Разве теперь кто-то считает?

Морозов скривился, но не возразил. Мы оба знали: если Никифор включит режим «обиженного мастера», жалобы могут идти не только неделями, но и по ночам, и с чётким счётом пострадавших вещей.

Я всё же бросил взгляд на топор, висящий на стене — тяжёлый, с древней патиной, будто только что из легенды. Но подходить к нему не стал. С прошлого раза хорошо запомнил, какой он тяжелый в руке.

— Ну что, — вздохнул я, поправляя воротник. — Пошли спасать поместье от ещё одного сюрприза. Или хотя бы убедиться, что этот сюрприз не требует лопаты.

Мы вышли на заднее крыльцо. Дверь за нами тихо хлопнула, как будто дом вздохнул и решил не вмешиваться. Морозов остановился первым, прищурился и приложил ладонь козырьком ко лбу, глядя на плетущуюся вдоль забора через фигуру.

Свет уже клонился к закату, но всё ещё был достаточно ярким, чтобы слепить глаза и превращать приближающегося в размытый, дрожащий силуэт.

— Похоже, свежая нежить… — пробормотал Морозов с тоской, будто речь шла не о вероятной угрозе, а о дополнительной бумажной работе. — И откуда только берутся…

Он быстро растёр пальцы, щёлкнул ими, и на ладони полыхнул клубок огня. Воздух сразу потеплел, и я почувствовал лёгкий запах горячей пыли.

— Отойдите подальше, князь, — предупредил он не глядя. — Как бы брови не опалило. Потом будете жаловаться, что умываться больно.

Я хмыкнул, но сделал пару шагов назад. Не потому, что испугался — просто опыт подсказывал: если Морозов предупреждает, лучше не испытывать судьбу.

И всё же я не сводил глаз с фигуры, приближающейся по траве. Что-то в её походке меня настораживало. Не просто вялость или сутулость. А… неправильность.

Голова была опущена слишком низко, как будто шея потеряла силу. А в безвольно повисшей руке что-то покачивалось. Нежить сжимала в ладони ношу то ли по инерции, то ли из последней уцелевшей воли.

— Она… что-то тащит, — тихо сказал я.

Морозов уже размахнулся, пламя в его ладони вспухло, занялось жаром, и вот-вот должно было сорваться вперёд.

Я среагировал за долю секунды — щёлкнул плетью воздуха, и струя ветра хлестнула точно по огненной массе, заставив её взметнуться вверх и рассыпаться в небо сотней ярких искр. Они с шипением осыпались в траву, будто фейерверк перед отменой праздника.

— Ну куда вы вперёд батьки в пекло-то лезете⁈ — взвыл воевода, раздражённо отшатываясь. — Зачем меша…

— Простите, а это вы меня хотите убить? — раздалось от калитки сипло, но отчётливо.

Морозов осёкся на полуслове. Его лицо замерло в недоверчивом выражении, как будто он одновременно пытался определить, жив ли человек, и если да, то почему с таким голосом.

Мы оба уставились в сторону фигуры. Она стояла, опираясь о калитку, как будто та её держала. Измученное лицо, пыльный воротник, и в глазах… нечто среднее между удивлением и обидой.