— Дорогого стоит, — кивнул я, глядя, как за окном мелькают балконы, на которых развевалось сушившееся белье.

— Но если подведёте его, — добавил Морозов, не меняя тона, — то знайте: Климов вам руки не подаст. Не закричит, не устроит скандала, не пойдёт жаловаться в газету. А просто вычеркнет вас из своей жизни. И всё. Как будто вас никогда не было.

— Понятно, — усмехнулся я, а потом пробормотал себе под нос, больше для равновесия, чем для уверенности, — Значит, не буду подводить.

— У вас получится, — негромко сказал воевода.

Я усмехнулся в ответ. В этом городе громкие обещания давались на удивление тихо.

Воевода какое-то время молчал. Машина ехала плавно, не спеша, будто сама прислушивалась. Я уже подумал, что беседа закончилась, когда он вдруг заговорил, не отрывая взгляда от дороги:

— Был у Климова случай… Лет десять назад, может, чуть больше. Тогда ещё склад при мастерской на Рыбной стороне только обустраивали — дерево, масло, ткани… Всё, что горит быстро и весело.

Он замолчал на секунду, словно пробежался по тем местам мысленным взглядом, а потом продолжил:

— Пацаны влезли туда. Мелочь, лет по двенадцать. Два оборванца, из привезенных приютских. К нам порой привозят мальчишек из разросшихся приютов со стороны столицы. Они к нашим порядкам не приучены. Пугливые, глупые. Вот и эти — искали, чего бы стащить. Но не от злобы, а из любопытства и глупости. Один из них свечку уронил. Та упала на тряпки, а там и масло рядом. Ну и пошло…

Морозов вздохнул с тяжёлой ясностью, которая приходит к людям, слишком часто видевшим беду.

— Пожар поднялся мгновенно. Склад вспыхнул как коробок спичек. Люди только прибегать начали, а Климов уже был там. Его мастерская находится через улицу. Он не спрашивал, кто виноват. Не думал, не ждал. Вбежал в горящий склад и вытащил этих двух щенков из огня, — голос воеводы чуть дрогнул. — Сам потом неделю кашлял, голос потерял, волосы обгорели, на шее рана была от ожога. Но вытянул обоих. Один даже сознание потерял. Но Клим его всё равно вытащил. Даже собаку, которая за мальчишками увязалась, выволок. Потом отругал так, что те двое ревели, будто их кнутом отходили. А затем он этих мальцов не сдал. В жандармерию не отвел. Сказал, мол, моя эта ноша будет. И взял мальчишек к себе на поруки. И за сгоревшее добро вызвался выплатить сам. Машину выставил на продажу. И даже хотел заложить свою мастерскую. Потом бригаду нанял, чтобы новый склад возвели. Правда строители с него ни рубля за работу не взяли. Всем миром тогда помогли возместить потери. Князь подсобил. Из своего кармана возместил все, что сгорело.

Он ненадолго замолчал, будто дал себе передышку.

— Выяснилось, что оба мальчишки из приюта, без рода, без опеки. Один совсем дикий — добрых слов не знал, другой — тише воды и глаза на пол-лица. А Климов их к себе забрал. Оформил опеку. Сам кормил, сам в гимназию оформлял. Вещи им покупал новые. На работу устроил, жалованье выделил как положено.

Я перевёл взгляд на него. Воевода говорил негромко, почти как будто не со мной, а с самим собой — вспоминал, проживал.

— Теперь они у него работают. Уже взрослые. И Климова иначе как «дядя Клим» не зовут. А он на них смотрит, как отец. Сурово, но с теплом. Не хвалится этим. Просто живёт и делает, что считает правильным.

Машина ехала дальше, а я долго молчал. Потому что такие истории не требуют комментариев, а только уважения.

Машина мягко затормозила у крыльца управы. Я потянул за ручку, приоткрыл дверь и, прежде чем выйти, обернулся к воеводе:

— Пойдёте со мной, или подождёте здесь?

Морозов не ответил сразу. Несколько секунд он смотрел куда-то мимо, поверх рулевого колеса, будто прикидывая сколько нервов у него осталось на разговоры в коридорах власти.