– Они ненавидят меня.

– Они сами доказали, что любят тебя и восхищаются тобой. Чего же тебе еще от них нужно?

– Этот человек в очках с толстыми стеклами доказал мне, что по моей вине жизнь его сына превращается в бессмыслицу.

– Это ты так говоришь. А он нет. Я не хочу, чтобы ты нес такую несуразицу. Неужели тебе доставляет удовольствие перевернуть все так, чтобы обязательно испытывать чувство вины? Если его сын не способен ни на что лучшее, чем Армия или КРР, так в чем же здесь твоя вина?

– Я не виноват, но если бы не было подобных мне людей, то он стоял бы себе за станком на заводе…

– Он что – голодает?

– Конечно, нет. Кто сейчас голодает!

– У него есть жилье и теплые вещи. У него есть все, что он имел бы, если бы потел над каким‑то идиотским станком, кроя его почем зря, совершая ошибки, бастуя каждый год, ведя борьбу со своим мастером, являясь на работу с похмелья.

– Права, права! Сдаюсь! – Пол поднял руки. – Конечно же, ты права. Просто в чертовское время мы живем. Идиотская задача иметь дело с людьми, которым следовало бы приспособиться к новым идеям. А люди не приспосабливаются, в этом‑то вся беда. Хотел бы я родиться через сто лет, когда уже все привыкнут к переменам.

– Ты устал. Я хочу сказать Кронеру, что тебе нужен месяц отдыха.

– Если понадобится, я и сам ему это скажу.

– Я совсем не собиралась читать тебе наставления, милый. Но ты ведь никогда ни о чем не попросишь.

– Если ты не возражаешь, со всеми просьбами обращаться буду я.

– Не возражаю. И обещаю вообще не возражать.

– Ты приготовила мои вещи?

– Они на кровати, – сказала Анита сухо. Она была уязвлена. – Смокинг, рубашка, носки, запонки для манжет и новый галстук.

– Новый галстук?

– Дюбоннэ.

– Дюбоннэ! Господи помилуй!

– Кронер и Бэйер носят галстуки дюбоннэ.

– А мое нижнее белье такое же, как у них?

– Уж этого я не заметила.

– Я надеваю черный галстук.

– Вспомни, милый, Питсбург. Ты сказал, что хочешь туда.

– Надо же – дюбоннэ! – он зашагал по ступенькам, подымаясь в спальню и стаскивая по дороге пиджак и рубашку.

– Эд!

На кровати Аниты растянулся Финнерти.

– А, вот и ты, сказал Финнерти. Он указал на смокинг, разложенный на постели Пола. – А я подумал, что это ты. И проговорил с ним полчаса.

– Анита сказала, что ты ушел в клуб.

– Анита вышибла меня в парадную дверь, а я вернулся сюда через черный ход.

– Я очень рад этому. Как дела?

– Хуже, чем всегда, но есть надежда.

– Чудесно, – сказал Пол, неуверенно улыбаясь. – Ты женился?

– Ни за что. Закрой дверь.

Пол закрыл.

– Как идет работа в Вашингтоне?

– Я ушел.

– Да? Метишь куда‑нибудь еще повыше?

– Полагаю, да, иначе я не ушел бы.

– А куда?

– Никуда. Никакого места, никакой работы вообще.

– Что – мало платили, устал или в чем еще дело?

– Мутит меня от всего этого, – медленно проговорил Финнерти. – Платят фантастические деньги, просто поразительно – платят как телезвезде с сорокадюймовым бюстом. Но когда я получил на этот год приглашение на Лужок, знаешь, Пол, что‑то сломалось. Я понял, что не смогу пробыть там еще одно лето.