– Проводите меня к нему, пожалуйста.

Официант кивнул.

Мы прошли через весь зал и оказались у входа, задрапированного занавесом из толстого габардина бордового цвета.

– Сюда-с, – сказал официант.

– Спасибо, – сказал я и отдёрнул край занавеса.

В глаза бросился большой бильярдный стол, покрытый зелёным сукном, над которым склонился полный брюнет в мешковатом костюме. В руках мужчина держал кий и сейчас напряжённо примеривался для удара.

Лицо у брюнета было смуглым, кожа лоснилась от выступившего пота.

Я сделал решительный шаг внутрь.

– Наум Израилевич?

Стоило мне только это произнести, как с боков выступили двое крепких молодчиков, каждый из которых вцепился в меня словно клещами.

Брюнет оторвал взгляд от стола, посмотрел на меня и равнодушно произнёс:

– Я вас не знаю.

– Сейчас познакомимся, – сказал я и дёрнулся, чтобы достать из внутреннего кармана удостоверение.

Бодигарды Гельмана истолковали моё движение по-своему: один оказался у меня за спиной и попытался провести удушающий приём, а второй замахнулся кулаком, чтобы заехать мне по физиономии. Видимо, жизнь Наума Израилевича была полна тревог и неприятностей, иначе бы его парни вряд ли повели бы себя столь грубо.

Ходить всю неделю с разбитым «фейсом» мне откровенно не улыбалось, поэтому я практически одновременно сделал две вещи: засадил левым локтем в пузо тому, что был у меня сзади, и пнул в пах его напарника, отчего этому гражданину резко поплохело, и он согнулся, держась за причинное место. Я отправил его хорошим пинком на пол, крутанулся вполоборота и добил второго телохранителя.

Теперь у меня под ногами корчились от боли сразу оба незадачливых охранника.

Их участь не напугала гражданина Гельмана – он шагнул ко мне с кием наперевес и попытался раскроить мне череп. Какой-нибудь каратист, оказавшись на моём месте, провёл бы маваши-гери и эффектно разломал кий на несколько частей. Я же предпочёл пригнуться, а когда палка просвистела над головой, распрямился, перехватил кисть нэпмана и, выкрутив её, заставил Наума Израилевича выпустить импровизированное оружие.

– Больно! – заорал он.

– Будете вести себя плохо, станет ещё больней, – пообещал я.

– Кто вы такой и что вам надо? – простонал Гельман. – Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.

– Не надо судить по себе о других, – фыркнул я. – Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.

– Тогда я не понимаю, что вам нужно! – в истерике выкрикнул он.

– Прикажите вашим людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, – велел я.

– Выйдите! – обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:

– Вон! Вон пошли, раздолбаи!

Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.

Когда они ушли, Гельман взмолился:

– Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.

Я освободил его руку.

– Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.

– Как скажете, – Гельман был тих и покладист как овечка.

Мы проследовали к обеденному столу.

Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.

– Может, перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, – он потянулся к висевшему рядом шнурку.

– Не надо, – остановил я его. – Я сыт.

Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве – ниже моего достоинства.