Или дорогой изысканный, но тоже сдобренный этим привкусом. Или вот такой, как заварил дядюшка. Он достал из-под стола высокую банку белого фарфора. Он позвонил в колокольчик и велел принести воды и чашки, и как ни странно, но пожелание его было исполнено весьма быстро, знать, хозяин дома и вправду стремился держать уровень.

Дядюшка сам отмерял заварку, крупные темные листы.

Сам заливал их водой.

И клал сверху книги.

Умные книги. Очень даже умные... я пролистала ближайшую и, осознав всю убогость своего слабого женского ума, не способного понять истинной сути формул и завитушек, вернула на чашку.

- Устаревшие, - отмахнулся дядюшка. - Уже давно никто не использует формулы Леманна для расчет вектора направления силы.

Я кивнула.

Несомненно.

Формулы Леманна... это уже почти неприлично по нынешним просвещенным временам. Дядюшка усмехнулся, а я фыркнула: зато у меня с деньгами неплохо выходит.

- Гм... к слову... я бы тоже хотел... получить консультацию...

К чаю подали сливки.

И молоко.

И цветочный мед в квадратной банке. Темные глазированные пряники. И жирное масляное печенье, которое я весьма любила.

- Относительно одного проекта... предлагают вложиться, - дядюшка слегка порозовел. - В строительство канала... обещают выгоду... только я сомневаюсь, что на черном континенте канал нужен... там и воды-то нет, но...

- Кто предлагает?

- Морти.

- Гоните в шею, - я взяла печеньку двумя пальчиками, ибо девице пристойной не полагается хватать из вазы горстью, даже если хочется. - Хотя... покажите... года этак три назад собирали одно товарищество... акции выпустить пытались. И собрали почти двести тысяч, потом, правда, управляющий, скотина этакая, сбежал вместе с деньгами...

Дядюшка кивнул.

Канал... нет, канал там бы пригодился, если припомнить карту, но вот сомнительно, чтобы столь серьезное мероприятие затевали здесь и привлекли бы к нему Мортимера с сомнительной его репутацией.

- Но бумаги пусть передаст, - решила я, надкусив печеньице, - посмотрю...

Чаепитие шло своим чередом.

Диттер молчал.

Вильгельм держал чашку обеими руками, время от времени шмыгая носом, что было крайне невоспитанно, но с другой стороны я понимаю: в чае с соплями удовольствия нет.

Монк ел мед.

Я крошила печенье, думая обо всем сразу. И все так старательно молчали, не мешая мыслям моим тяжким, что это, право слово, стало раздражать.

- Все началось с тебя, дядя... и еще с того круга избранных, который сдал Морти, - я первой нарушила эту затянувшуюся панихиду по остаткам совести. Что поделаешь, с совестью у темных всегда было сложно, просто у некоторых чуть сложнее, нежели у остальных.

Как бы там ни было, но...

...бабуля мертва, и она лучше других знала, что там, за порогом, придется ответить за все. Плясунья справедлива. Она не возьмет лишнего, но и своего не упустит.

Отец?

Дед?

Пускай... в этих смертях и вправду не стоит копаться, если, конечно, я не желаю отправиться следом. Думаю, у Короны найдутся подходящие специалисты.

Мама... мне жаль. Честно. И не только мне. Я принесу белые глицинии и еще чашку того самого цветочного чая, в котором ни вида, ни вкуса, но ей он нравился. Я поговорю с пустотой и, если будет на то воля Ее, меня услышат.

- С одной стороны, - я отправила крошку печенья в рот и зажмурилась, - идея забрать магию у одного человека и отдать другому показалась деду весьма заманчивой... с другой, кто-то сколотил веселую компанию молодых людей, полагавших, что им закон не писан...

Печенье было таким, как нужно.

Крохким.

Тающим во рту.

И с терпкой медовой нотой, которая, впрочем, была не слишком выражена, а потому не забивала ни терпкость имбиря, ни лимонную кислинку.

- Как одно с другим связано, не представляю, - призналась я, потянувшись за вторым печеньем.