В тот раз, когда ее вырвало, внутри ее еще что-то осталось.

Она услышала громкий шипящий звук, и ужасная вонь наполнила комнату. Дрожа, Мардж повернулась, чтобы снова посмотреть на тощего, и увидела, что он прижег ее рану факелом. После дикарь уселся на пол, скрестив ноги, и стал пить кровь Лоры, сцеженную им в щербатую миску.

От скользкого пола и черной блестящей раны вздымался пар. Возможно, Мардж и тогда стошнило, но теперь она не могла вспомнить. Глаза Лоры были все так же открыты. «Наверное, она уже ничего не чувствует, – думала Мардж, – ничего не понимает. Наверняка у нее шок». Тощий бросил пустую миску и подтянул ее оставшуюся руку по полу к себе; глаза Лоры загорелись знанием и ужасом, и Мардж поняла – спасительное забытье не снизошло на нее.

За секунду до удара топора о мясо она успела отвернуться. Она откинулась к дальней стенке клетки, почти вплотную прижавшись к лежавшему там пареньку, и зажала ладонями уши, чтобы не слушать все эти звуки – шелест пламени и жуткий плеск вытекающей из ран крови, треск костей и сдавленные крики. Ноздри снова защекотала вонь паленого мяса. Он снова прижег рану. Тощий старался как можно дольше поддерживать в ней жизнь, и Лора подыгрывала ему, продолжая инстинктивно, слепо цепляться за жизнь. Разве не понимала она, что в данном положении ей гораздо лучше умереть? Какую же злую шутку сотворила над ней природа – ее выносливость оказалась не менее жестокой, чем выходки этого дикаря. «А что буду делать я, – думала Мардж, – если… нет, не если, а когда подойдет моя очередь сносить все это? Я тоже буду молиться о том, чтобы шок поскорее меня прикончил? Я, протянув так долго, буду надеяться на смерть?.. А как бы вела себя Карла на моем месте?»

Мысли о сестре резанули глубоко, задели только-только переставшие вибрировать струны души. Казалось, что этому кошмару не будет конца; но вот наступила тишина, и она снова повернулась к бойне лицом. Мардж просто надо было – ради себя самой и ради Лоры – увидеть, что тощий сотворил с ней. И все-таки, чтобы сделать это, ей пришлось собрать всю волю. Снова открыв глаза, она очень быстро убедилась, что ее мужество вычерпано до самого дна. «Воля к жизни», «непокорность» – как это дерьмо ни называй, а отметки-то все равно на нуле.

Все тело Мардж заходило ходуном. Она сама не заметила, когда начался этот тремор, но он очень быстро забирал остатки ее сил, это трудно было не отметить.

У Лоры были по локоть отрублены руки, и по колено – ноги. Все обрубки тощий сложил здесь же, рядом с ней, как дрова. Лора меж тем не умирала. Веки, прикрывавшие ее остекленевшие глаза, изредка вздрагивали, а грудь вздымалась и опадала в судорожных, спазматических вздохах.

Ее рот был широко открыт. Он насадил ее язык на рыболовный крючок – и теперь медленно тянул его наружу, ухмыляясь в слепом удовольствии идиота, наблюдая, как кровь стекает у Лоры по подбородку и капает на грудь. Тощий полез в карман и снова вынул нож; зафиксировав лезвие, он потянул крючок еще немного, осторожно подрезал язык у корня, с одной и с другой стороны, и, когда тот повис на одной только пленке, рывком выдернул его. Он немного подержал насаженный на крючок орган перед глазами, словно любуясь. Встав перед Лорой на колени и убедившись, что она видит, он снял его с железного зацепа, сунул в рот и начал с чавканьем жевать.

Потом тощий подполз поближе, и лезвие блеснуло где-то между ног Лоры. Так и не получив свое более естественным образом, изверг прибег к другому типу изнасилования.