В свои двадцать четыре года она не была, разумеется, невинной овечкой в вопросах любви, но в объятиях Мэтта узнавала столько нового, будто все происходило с ней впервые. Целиком ему доверившись, она без оглядки приняла его лидерство в старой и вечно новой любовной игре.

Тело Мэтта было крепким, с гладкой кожей, под которой ходили упругие мускулы. Дэвина не пропустила ни сантиметра, исследуя его на ощупь, пока Мэтт не застонал от вожделения.

— Не… спеши, — прошептал он голосом, дрожащим от страсти. Он крепко сжал руки Дэвины и склонился над ней, целуя ее лицо, со лба до подбородка, потом шею, затем спустился к полным грудям, соски которых твердели от его ласки.

Руки Мэтта гладили ее разгоряченные бедра. Поначалу Дэвина пыталась этому воспротивиться, но Мэтт был достаточно опытен, чтобы преодолеть ее скованность.

Лишь когда Дэвине показалось, что она больше не вынесет этой сладкой муки, Мэтт вошел в нее, нежно и одновременно с такой страстью, что она захватила и ее тоже. Раньше Дэвина посмеивалась над женщинами, готовыми на все ради любви только потому, что нашли мужчину, угадавшего и удовлетворившего самые тайные их желания.

Теперь, лежа в объятиях Мэтта, она начала это понимать. А потом пришло блаженство, жаркое, мятущееся пламя, грозящее опалить тело и не дающее дышать. Дэвина впилась ногтями в спину Мэтта и закричала, не слыша себя.

Кажется, прошла вечность, когда она наконец опомнилась и обнаружила, что по-прежнему лежит в объятиях Мэтта. Он держал ее, как ребенка, прижав голову к своему плечу, и ласковым голосом что-то тихонько приговаривал.

Дэвина удовлетворенно вздохнула и закрыла глаза.

— Сейчас мне хочется нарисовать картину или сочинить новую песню. — Она была охвачена истомой и говорила машинально, вся еще наполненная пережитым, оказавшимся для нее настолько новым и неожиданным, что она до сих пор не могла прийти в себя.

— А я мог бы бесконечно любоваться тобой, — сказал Мэтт, и по голосу было ясно, что он улыбается. — Ты — самое прекрасное, что у меня было за многие годы. Я никак не могу поверить, что ты существуешь на самом деле.

Вот, вот она, реальность, а вместе с ней пришел и час истины. Лучше Дэвине сразу явиться с повинной, чем тащить за собой ложь дальше.

— Я не Рита Мэйсон, — тихо призналась она, со страхом ожидая реакции Мэтта.

Его мышцы напряглись, дав ей понять, что эта новость не просто его удивила. Он отстранил Дэвину от себя, выпрямился и внимательно посмотрел ей в лицо, еще не утратившее следов пережитой страсти.

— Кто же ты тогда, черт побери? — резко спросил он.

Дэвина натянула на себя простыню и скрестила руки на затылке.

— Дэвина Рэндолф, дочь Мэди Рэндолф, а не ее подруга.

— Дочь Мэди? — Мэтт покачал головой. — Милая малютка-школьница с хорошими оценками и солнечной улыбкой! — Он взъерошил обеими руками свою густую шевелюру и застонал, будто грудь ему придавило тяжелым камнем. — Да, хорошенькую комедию вы со мной разыграли. И с какой целью затеяна вся эта игра в прятки?

— Мэди договорилась с тобой и еще с одним мужчиной на один и тот же день и час, — попыталась объяснить Дэвина. — Мэди всегда несколько рассеянна. Она все путает, но ей не хотелось, чтобы ты понапрасну ждал ее в ресторане. Потому она и послала меня с этим враньем насчет гриппа.

— Что ж, замечательно! — Мэтт вскочил с кровати и схватил джинсы. — Звучит как анекдот из серии «Истории, написанные жизнью». Почему ты мне сразу не сказала, кто ты?

— Потому что Мэди страшно тщеславна. — Дэвина чувствовала, что ее глаза наполняются слезами. — Она настояла на том, чтобы я выдала ее за свою подругу, а не мать.