— Гринев, дай карабин! — Вот он был настоящим офицером.

— Что вы тут раскомандовались, капитан? — подала голос мама. Она только что справилась с теми пациентами, что остались внизу, и собиралась справиться с капитаном. Но на этот раз у нее не вышло.

— Ребята, — попросил капитан бойцов, что тащили его носилки, — вы подержите ее, только нежно.

— Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!

Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.

— Таисия Васильевна, заклинаю — прости. Но я это сделаю. — Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: — Гринев, так дашь карабин?

— Ростик, не смей! — прокричала мама. — Он его расстреляет!..

Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.

— А, ладно, — решил капитан, — я у кого-нибудь другого возьму.

В самом деле, людей с оружием вокруг было немало.

— Я вам официально заявляю, что подам Председателю рапорт! — снова проговорила мама, но этот бой она уже проиграла.

Солдатики, которые несли гауляйтера, повернулись и стали сходить вниз. Двое держали маму, действительно очень нежно, за руки, от волнения сопя на весь этаж. Двое сводили капитана, помогая ему переставлять ноги.

Более того, весть о расстреле Борщагова разнеслась уже по всей больнице, и из дверей появлялись все новые и новые люди. Каждый нес что-то в руке. Кто-то даже крикнул сверху, с самого верха:

— Капитан, ты не торопись. Расстрельной команде дай собраться.

Дондик никак не отреагировал на эту реплику, но Ростик был уверен, что он подождет.

Потом людей стало очень много, потом они как-то иссякли. Ростик стоял рядом с Любаней и мамой. Солдатики, которые держали ее, куда-то исчезли.

Мама была бледна, но никуда уже не торопилась. При всем ее характере, она поняла, что ее все равно не пустят туда, куда расстрельщики доставили ненавистного секретаря райкома.

— Ты понимаешь, что там сейчас злодейство произойдет? — спросила она, поднимая на Ростика глаза.

— Злодейство произошло раньше, мама. Когда этот сукин сын, потеряв власть, к которой привык, решил воспользоваться пурпурными, чтобы вернуть ее себе. Любыми средствами. Даже расстрелом заложников.

— Это злодейство! — произнесла она.

И тогда подняла голову Любаня. Словно испуганная птаха, она стояла, спрятавшись за Ростиком, и вот теперь решила высказаться.

— А родным расстрелянных заложников, совсем невинных людей, вы можете это сказать?

— Нужно созвать суд. Без правосудия…

— Мама, — печально, очень грустно произнесла Любаня, — если бы мы его расстреляли тогда, когда первый раз накрыли на… на предательстве, может быть, сегодня десятки людей были бы живы. Теперь я знаю — убивая, может быть, ты спасаешь десятки других людей. Правда, это арифметика войны, а не правосудия, но…

Ростик посмотрел на нее. Идея была правильная, но слишком абстрактная, чтобы произвести на маму впечатление. И он сказал:

— Самосуд — это ужасно. Но не нужно забывать, что правосудие — лишь инструмент справедливости, а в данном случае… — Ростик выпрямился и твердо, жестко добавил: — Это справедливо.

Откуда-то издалека донесся залп как минимум из полусотни стволов. И мощь, слитность этого залпа были лучшим подтверждением его правоты.

Глава 33

Ростик явился на заседание к Председателю немного волнуясь, он не знал, какие вопросы ему могут задавать.