Поглядев немного на эту карусель, сороки сделали правильный вывод и ринулись вниз, на подсвинка, ставшего беспризорным. Они клевали торопливо, перессорились. Медведь не вынес безобразия и сошел с круга.

Кабан преисполнился гордости. Как-никак это ведь была победа, хотя всего лишь моральная. Случилось даже, что дождевые черви, вещь, без спору, высококалорийная и приятная на вкус, исключились из гаммы владевших им желаний. Теперь как бы в награду, которая положена истинному герою, захотелось чего-то посущественней. И кабан углубился в лес по тропе, не однажды хоженной. В наступившей темноте вышел на кукурузное поле…

Морща пятачок, он долго принюхивался. Запах далекой деревни принес ветерок – слишком слабый, чтобы опасаться людей. Изумительно пахла кукуруза, шелестевшая вот тут, рядом. Кабан ринулся, хмелея от ее аромата. Высокие стебли под ним смялись, он нащупал рылом упакованный в зелень початок. Зерна хрустели и таяли во рту. Кабан ел и ел, вертя хвостом.

В конце августа или в сентябре (счет дням никто не вел) он почувствовал, что на боках под кожей у него наливается тугой тяжестью калкан – кабаний латный доспех, не из металла кованный, а фиброзный, которым природа защищает бока секачей от ранений.

(Кстати, А. А. Черкасов и, по-видимому, многие из старинных «достоверных охотников» не раз убеждались, что пуля, посланная в бок осеннего кабана, отскакивает. Они обвиняли в этом слой смолистых веществ, который якобы «так собьется и так облепится», что станет непробиваемым панцирем. Но, конечно, были не правы. Именно калкан – не смола – выручал кабаньи бока: пули ведь были тогда не те…)

«Конь убежал домой один, а кабан, увидав своего врага на дереве, но не имея возможности сдернуть его на землю, лег под тем самым деревом и только яростными глазами посылал месть и проклятье несчастному охотнику. Мусорин смекнул, что дело плохо, дело дрянь, кабан не отходит, видимо, дожидается его, а дострелить зверя ему нечем и спуститься на землю невозможно, значит, явно идти на верную смерть; сидеть же на дереве и дожидать смерти кабана тоже невозможно – холодно. Он начал кричать, перекричал голос, охрип, не знал что делать, к чему прибегнуть!…» (А. А. Черкасов).

Кабану открывается многое. Он не кормится там, где все стадо. У него сильные ноги. Он знает, где кончается лес, куда течет река, кто живет в горах. Ему знаком мерзостный вид домашних свиней, он помнит, каков запах у отправившегося на охоту человека, он видел автомобиль, трактор, комбайн. Но без стада он жить не может. Он его оплодотворяет и хранит, а во время тяжелых переходов, раня ноги, пробивает для него путь в снегу.

Семь лет миновало, как родился он. Клыки пожелтели и не так остры теперь, но зато велики (у кабанов растут они постоянно), а крепкое рыло способно разрывать норы запасливых грызунов даже в пору, когда земля звенит, стиснутая свирепой силой мороза.

В тот год зима не торопилась овладеть лесом. Выпал снег, но, не пролежав и недели, растаял под натиском теплых ветров. Нет-нет и солнце проглядывало – обманчивое солнце ноября, располагавшее жирных вальдшнепов благодушно откладывать перекочевку на юг. Да и кабанов оно вводило в заблуждение: им пора было искать место для зимовки, но как уйдешь от великолепного шуршащего ковра дубовых листьев, который достаточно копнуть, чтобы найти свежеопавшие желуди?

Широкие круги, которыми ходил кабан вокруг жирующего стада, натолкнули его на охотников-браконьеров. Он остановился как вкопанный, услышав за деревьями человеческую речь. Большие уши напряглись, повернувшись в сторону страшных звуков.

…И вот тут он встретил три свинцовые смерти.

Свиньи настоящие и ненастоящие

На Земле восемь видов диких свиней. Три из рода обычных кабанов: карликовая свинья (Южная Азия), яванский кабан (Ява, Целебес, Филиппины) и калимантанский кабан (Калимантан, или Борнео, и Филиппины).