Камень вырос до размеров арбуза и стал холоднее льда.

— Прошу прощения, — непослушными губами пробормотала миссис Харрис, — что-то мне нездоровится. Я, пожалуй, пойду прилягу в каюте…

Вот так она это и узнала. Двенадцать часов кряду миссис Харрис промаялась, думая о грозящих опасностях, и в результате эти опасности стали казаться ей буквально смертельными. Неосторожное упоминание эрудированным мистером Бэйсуотером испанской инквизиции заставило бедную миссис Харрис вспомнить все, слышанное ей про темницы, застенки, дыбу, испанский сапог и раскаленные клещи — и мелькавшие в ее воображении картины ничуть не поднимали ее дух.

В Англии — и даже во Франции — вряд ли нашлось бы что-то, что могло бы устрашить лондонскую уборщицу. Но рассказ мистера Бэйсуотера об ужасах американской иммиграционной службы и о бюрократических преградах на пути в США поколебал ее уверенность в себе, пусть даже мистер Бэйсуотер несколько преувеличивал. В Америке не будет сутолоки, так выручившей их на вокзале Ватерлоо и в Саутгемптоне, не будет дружелюбно настроенных британских пограничников, способных посочувствовать потерявшему голову главе семейства; там малышу Генри уже не удастся пристроится к семейству рассеянного профессора… ни один трюк не сработает, и деваться некуда. У Генри нет никаких — вообще никаких! — документов, и его, самое малое, отошлют обратно, если не удумают чего похуже.

Более всего миссис Харрис ужасала не перспектива очутиться вместе с миссис Баттерфильд за решеткой на страшном Эллис-Айленде (кстати, переименованному к этому времени в Стейтен-Айленд и отнюдь не похожему на нацистские или коммунистические концлагеря, как бы ни пугал мистер Бэйсуотер своих спутников) — ее сердце сжималось от мысли о том, что Генри арестуют и отошлют во власть Гассетов — и при этом они с миссис Баттерфильд не смогут защитить его от них, потому что останутся в Штатах. Миссис Харрис ломала голову, пытаясь изобрести способ провести Генри сквозь сети иммиграционной службы — и не смогла придумать ничего. Как сказал мистер Бэйсуотер, даже мышь не могла попасть в Соединенные Штаты Америки, не обладая соответствующими документами.

Она боялась не за себя, а за Генри, за бедную миссис Баттерфильд, которая от предстоящего потрясения может серьезно заболеть от страха… И потом — что будут делать милейшие Шрайберы, если она, на которую они полагались, окажется за решеткой, в тот момент, когда миссис Шрайбер будет особенно в ней нуждаться?

Миссис Харрис требовалась помощь. Но кто мог ей помочь? К кому пойти? Конечно, не к миссис Баттерфильд; да и Шрайберов пугать раньше времени не стоит. И тут она вспомнила про мистера Бэйсуотера. Он был, несомненно, опытным человеком и, невзирая на предрассудки закоренелого холостяка, благоволил миссис Харрис. Даже угощал ее несколько раз перед ужином портвейном с лимоном в баре.

И вот вечером, после ужина, по дороге в курительный салон, куда они обыкновенно заходили выпить чашечку кофе и выкурить сигаретку, миссис Харрис шепнула:

— Могу я попросить у вас совета, мистер Бэйсуотер? Вы столько повидали — вы сумеете мне помочь.

— Разумеется, миссис Харрис, — любезно отвечал мистер Бэйсуотер, — я был бы рад иметь возможность оказать вам услугу, поделившись толикой своего опыта. Что вам хотелось бы знать?

— Может быть, нам лучше пройти на палубу? Там нам никто не будет мешать, — предложила миссис Харрис.

Мистер Бэйсуотер несколько изумленно взглянул на нее, однако же последовал за спутницей на шлюпочную палубу «Виль де Пари», где царила тьма, озаряемая лишь звездами и фосфоресцирующим пенным следом за кормой судна.

С минуту длилось молчание, наконец миссис Харрис произнесла:

— Боже правый, вот я вытащила вас сюда — и даже не знаю, как начать…

Мистер Бэйсуотер встревожился и, укрепясь духом, вгляделся в лицо пожилой уборщицы.