«Какие овощи?»

— А-а-а… — словно выныривая из беспамятства тяжелого похмелья, застонал я, хлопая ртом и ворочаясь в куче капусты и моркови, под которыми был погребен. Извернувшись, встал на четвереньки и принялся карабкаться вверх. Ладони скользили по склизким кочанам, в лицо лезла яркая зеленая ботва… но у меня получилось. Даже несмотря на то, что внутри словно извивались пламенные змеи, опаляя обжигающим жаром боли внутренности, кости ломило, а голова раскалывалось под тугим чугунным обручем.

Зато живой.

Выбравшись из кучи, понял — нахожусь в телеге, — упав на которую, проломил днище и свалился на дорогу, после чего меня и погребла груда овощей. Едва удержав стон, я схватился за борт, удерживая равновесие.

— Пес, пес… — мысленным полушепотом донеслось до меня эхо эмоций столпившегося вокруг телеги люда. Когда я, сощурив слезящиеся глаза, осмотрелся, толпа — человек пятнадцать — прянула по сторонам.

Крестьяне. В серо-грязных туниках, коричневых шерстяных плащах, многие в деревянных сандалиях, кто-то босой. Под моим взглядом все они низко склонялись, заискивающе заглядывая в глаза. Узнали?

«Пес, пес…» — все так же ощущал в мыслях эхо.

— Почему пес? — спросил я хриплым голосом, едва сдерживая гримасу боли — с трудом выпрямляясь на телеге.

— Вы же… Пес Господский, господин, — пробормотал один из крестьян, самый дородный, с седой бородкой. И лучше всех одетый: в сапогах, синем плаще, белой — а не серой, — тунике, и с поясом. Староста, наверное.

Ну да. Пес Господский — сразу все понятно. Но стоило только так подумать об этом — я еще и голову опустил, касаясь висков, пытаясь хоть чуть-чуть приглушить давящую боль, как вспомнил. Конечно, я же в одежде наемника-телохранителя гостя Лартского — который так кстати мне ее одолжил. Пес Господский, значит — сквозь серую пелену не отпускающей боли осмотрел я себя и увидел на левой стороне груди блеклую, особо не выделяющуюся эмблему в виде схематичной головы собаки.

— Разрешите, господин, — осторожно, с явным густым страхом, поинтересовался староста, мелко-мелко подергивая подбородком в сторону телеги.

Понемногу приходя в себя, я тяжело, с трудом заставляя повиноваться задеревеневшие от боли мышцы, перегнулся через борт и едва не рухнул в дорожную пыль. Но удержался и отошел в сторону — как пьяный — опасливо меня обойдя, десяток крестьян сразу кинулись собирать овощи с дороги и разгребать их на телеге — с целью залатать пробитое днище.

— Куда едем? — поинтересовался я у старосты.

— В город, господин, — глубоко поклонился тот.

— Зачем? — удивился я и поморщился от боли — даже глазами было тяжело шевелить. Но все же постарался выпрямиться, сразу начав осматриваться по сторонам, игнорируя боль — но никого из преследователей ни на дороге, ни в небе не обнаружил.

— Вулкан проснулся, господин, — склонился между тем староста в поклоне, показывая в сторону города, неподалеку от которого чадил плотной шапкой дыма каменный исполин.

— Бежать же надо, — поморщился я, обшаривая пояс. Обнаружил кинжал и небольшой, но туго набитый кошелек. Заглянул внутрь — навскидку пара десятков золотых кругляшей.

«Все нормально, деньги есть», — возник в голове памятью предыдущей жизни чужой бодрый голос.

— Бежать надо, господин, истинно так. Только много гостей в город съехалось — даже из Иномирья прибыли — посмотреть, как вулкан живет, — ответил староста, отвлекая от воспоминаний. А я так и не смог поймать эхо узнавания фразы, что всплыла в памяти.

Оглядевшись, посмотрел на вереницу фургонов и — достав из кошелька золотой, бросил его старосте.