— Ладно, Божий слуга, заплачено, — оборвал Сэдрик.

— И отчего в молодых душах такая меркантильность и низкие мысли? Гони их, отрок, смотри на праздник и молись — да не смей и шороха издать, — монах задул свечу, отчего в храме стало темно, как в погребе. — Я ухожу — и не знаю вас более.

— Иди-иди, — сказал Сэдрик. — Сами справимся.

Он зашёл в коморку и закрыл дверь. Пару минут были слышны шаги монаха, потом гулко стукнула дверь. Эральд ощупью нашёл в кармашке рюкзака зажигалку и зажёг свечной огарок.

Вспыхнул крохотный огонёк, сделав тайный чулан неожиданно уютным.

— Молиться будешь? — спросил Сэдрик, садясь на пол. — Хоть бы Писание оставили, гады…

— Надо поспать, — сказал Эральд виновато. — Сядь на стул, а туда — я. Или давай подстелю спальник. Прости, надо поспать в любом случае. Я надеюсь на сны — вдруг что-нибудь изменится или прояснится.

— Я посторожу, — кивнул Сэдрик. — Надеешься, что во сне Господь знамение пришлёт?

— Вроде того. Тебе тоже надо поспать, но лучше разбуди меня через пару часов. Я боюсь, что сейчас не смогу караулить и засну…

— Спи и ни о какой ерунде не думай, король. Это меньшее, что я могу сделать. Я ведь тоже надеюсь на знамение.

Эральд разложил спальник на полу и лёг, свернувшись клубком. Сэдрик не перешёл на табурет, остался сидеть рядом — только задул свечу, и каморка погрузилась в кромешный мрак…

VIII

Марбелл не мог припомнить настолько тревожной ночи во дворце Сердца Мира — за все три года жизни здесь. Зубная боль, а не ночь. Кажется, никто из обитателей дворца, от короля-демона до последней судомойки, не спал нынче спокойно.

В келье у девочки-невесты горел свет и шептались. Содержания разговоров принцессы Джинеры с послами Златолесья не уточнил для себя только ленивый: с незапамятных времён покои, куда её поместили, служили пристанищем для тех, чьи разговоры интересовали политиков Святой Земли — сложная система "глаз и ушей" выводила звук, по крайней мере, в три кабинета, а наблюдать за происходящим в апартаментах златолессцев можно было и сверху, и со всех сторон.

Марбелл, само собой, послушал, ни минуты не сомневаясь, что слушают и люди канцлера, и кто-нибудь из Тайной Канцелярии, и кто-нибудь из дипломатов. Выводы из услышанного делались легко и просто — тем более, что девочка и не желала особенно скрывать свои намерения.

Дылда-барон, целуя руки своей госпожи, умолял её бежать домой нынче ночью — и тихонько плакали златолесские фрейлины. Ну да, увидели дворец, услышали… унюхали. Оценили поведение короля — накатило на него некстати, даже не одержимость, просто слегка сорвался — но им показалось достаточно для выводов. Ну да, из подвалов всё ещё несёт горелой мертвечиной, копоть не успели отчистить. Кто-то из дворни, кого велели наказать, орал так, что услыхали фрейлины. Кто-то сболтнул про зверинец принца: ну, барсы кого-то съели… По здешним меркам — сущий пустяк, но им хватило, теперь они перепугались за жизнь Джинеры.

Не без оснований, конечно.

И девочка расставила всё по местам, как умудрённый государственный муж. "Я не могу допустить, чтобы обо мне говорили, как о ветреной девице, расстроившей договор между двумя державами, — сказала она. — Никакие страхи, отвращение и прочие сантименты не будут браться в расчёт, когда король Святой Земли объявит отцу войну, обвинив его в нарушении обязательств. Поэтому я, разумеется, никуда не поеду. Зато вы, милый Дильберд, будете готовы уехать сразу после свадьбы, а вы, Линн, мой дорогой друг — если со мной что-нибудь случится.