— У вас со всеми мужчинами такая незаторможенная реакция?

Это было как пощечина.

— Вы хотите знать, сколько миллионов мужчин делали со мной то, что сделали тогда, в лифте вы? — раскованно спросила она, пораженная и чуточку встревоженная тем, как неожиданно побледнели его лицо и бешено запульсировала жилка на виске. — Предпочитаете, чтобы их было с десяток, Доминик? — вызывающе поинтересовалась она. — Или вы думаете, что правильнее будет остановиться на ближайшей сотне?

— Перестаньте! — неодобрительно выдавил он сквозь зубы, и его глаза потемнели. — Неужели такой разговор кажется вам забавным?

— А почему же нет? Ведь вы так и думаете, верно? Вы думаете, что мне настолько нужен мужчина — любой мужчина, — что я предлагаю себя всем без разбора и позволяю кому угодно делать со мной что угодно, да, Доминик?

— Нет, — просто ответил он. — Может, мне было бы легче, если бы я действительно так думал. — Она подозрительно прищурилась.

— И что же это должно означать?

— Только то, что мне приходилось встречать женщин, начисто лишенных самоуважения и дававших мужчинам неограниченный доступ к своему телу.

Роми стало дурно. Ведь его слова относятся к ней. Он покачал головой, словно прочитав ее мысли.

— С вами все было не так, Роми…

— Ну, меня вряд ли можно было назвать пай-девочкой, — перебила она его, проглатывая горькую пилюлю.

— Да уж, что верно, то верно, — сухо согласился он, и у него снова стало заметно биение пульса — на этот раз у основания шеи — при воспоминании о том, с какой восхитительной легкостью он соблазнил ее.

— Но в ваших действиях было такое чувство радостного удивления, такой неподдельный восторг, когда я прикасался к вам, что я был вынужден спросить себя, все ли так уж гладко у вас с Марком.

Роми боялась, что ее голос сорвется от страха.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я подумал, что Марк решил сыграть давно вышедшую из моды роль соблюдающего условности жениха и не укладывать вас в постель до свадьбы. И… — Доминик, казалось, вновь испытывал затруднение в выборе слов.

— И что же? — подтолкнула его Роми, сотрясаемая нервной дрожью от его проницательности.

— Длительное воздержание никого не доводит до добра и прорывается наружу порой самым непредсказуемым образом. Особенно если… — Он замолчал и нахмурился, словно посчитал этот вопрос слишком неделикатным для дальнейшего обсуждения.

— Если — что? — опять переспросила Роми, хотя понимала, что ответ оскорбит ее еще больше. Она с вызовом смотрела на это жесткое, худощавое лицо и мысленно представляла себе, как вонзает ногти глубоко в эту плоть, оставляя навечно свою отметину…

— Особенно если из вас двоих с Марком вы были более опытным партнером, — закончил он свое предположение. — Возможно, вы сказали Марку, что вы девственница…

— Хотя, естественно, ею не была, так? — едко спросила она. — Значит, ко всему прочему, я еще и лгунья, верно, Доминик?

Он пожал широкими плечами, и Роми было видно, как под белой тенниской перекатываются мышцы.

— А что тут такого? Это не самое тяжкое из возможных преступлений. Многие женщины притворяются девственницами. Особенно если выходят замуж за человека вроде Марка Акройда — человека, принадлежащего к влиятельным кругам, — продолжал он. — Вы могли решить, что старомодная добродетель девственности будет импонировать старинной аристократической семье, в какую вы собирались войти.