Но Вик еще до выхода полностью отпустил себя. Позволил Виконту с его ледяной улыбкой занять сознание, как когда то занимал его Мартин. И Виконт чертил в неверных красно лиловых вспышках причудливые узоры, заставляя девушку кружить по сцене, полностью лишив ее собственной воли.

Вик не слышал, когда зазвучала музыка. Виконту не нужны были такты, он рассказывал историю. Историю о том, как он то отталкивал Офелию, то притягивал к себе так, будто собирался сделать их неразделимыми. Как он гладил ее по лицу сведенными судорогой пальцами, словно пытаясь сорвать с нее маску. Как касался ее ключицы слева, желая вырвать сердце.

Рише это нужно. Нужна Офелия… которая не существует без Виконта.

Алые сполохи плясали по его лицу и, теряясь в белых глазах, делали их красными.

В его руках билась, угасая в ворохе окрашенных карминным светом белых кружев, незнакомая девушка, которую он почти ненавидел.

Потому что бывают моменты, когда любовь не способна ничего решить.

Мартин молчал, опасаясь спугнуть этот ледяной транс.

Риша замерла в его руках, а потом начала медленно оседать на пол. Он, держа ее за руку, медленно опускался вместе с ней. Когда свет погас, Вик нависал над ней и улыбался так, словно собирался вцепиться ей в горло.

Алый платок на его шее касался ее лица, как стекающая с перерезанного горла кровь.

Мартин понял, что хотела показать Мари.

Она прекрасно понимала, что найти по настоящему талантливых людей в первой попавшейся деревне не сможет. Понимала, что даже если ей удастся найти кого то, способного воплотить замысел, понадобится долгая подготовка, а не сразу начатые репетиции серьезной пьесы.

Поэтому она создала историю, которая рассказывала себя сама. Научить Риту стучать каблуками по сцене и взмахивать черным плащом в сером свете было легче, чем научить играть по настоящему хорошо. Заставить Вика примерить на себя роль беспощадного мерзавца, разбудив в нем подавляемую тьму оказалось достаточно, чтобы скрыть то, что для роли ему не хватало опыта.

Разглядеть в Рише беспомощность, доведя ее виктимность до абсурда, создать образ, который практически не требует усилий, заключить ее в оковы красно лиловых вспышек было достаточно для того, чтобы пьеса напилась шелковой крови алого платка и ожила.

«Вик…» – позвал Мартин, в тщетной надежде спугнуть этот морок.

Сцена погрузилась в темноту. До выхода Китти у них было восемнадцать секунд. Вик должен был отползти к краю сцены, а Риша отойти за занавес.

Но они пренебрегли этой условностью. Риша лежала на сцене, рассыпав по черной поверхности пепельные волосы, и обнимала Вика, слепо шаря руками по его спине. Вик не слышал Мартина. Он вообще ничего не слышал. В этом поцелуе больше не было яда. Это был крик о помощи.

Умирающая Офелия и теряющий ее Виконт.

Испуганная девочка, которая всю жизнь мечтала о театре, но сейчас тонула в своей роли, и влюбленный мальчик, истерически старающийся ее удержать.

Мартин слышал, как Мари тихо выругалась и что то прошипела. Медленно зажглись красные рампы. Ни Вик, ни Риша, казалось, не заметили света. Всего мира для них не существовало. А Мартин, не видя, явственно ощущал, как напрягся зал. Он чувствовал, как из темноты подались вперед зрители, словно один, многоглазый и многорукий хищник, почуявший жертву.

«Вик, твою мать!» – не сдержавшись, рявкнул Мартин, нарушая момент.

Вик отпустил Ришу и медленно поднялся на ноги, не отрывая от нее взгляда.

«Не смотри в зал», – молча просил он ее.

«Не буду…» – отвечала она.

Он наклонился к Рише и, схватив за запястье, рывком заставил встать. Отпустил и, издевательски поклонившись, ушел за кулисы. Он не оборачивался, но слышал, как Риша ушла по другую сторону занавеса. Она сделала первый шаг одновременно с ним.