Разговор продолжался. Двор, где, как предполагалось, школьный учитель будет выращивать овощи, зарос рудбекиями и маргаритками, хотя Присцилла выделила место для кое-каких трав, наполнявших теплый вечерний воздух пряными ароматами.

В дальней части двора росли две яблони и находилась сломанная изгородь, а за ней до самого подножия холмов Голубого Хребта простирался луг. Это было прелестное и спокойное место.

— Вы собираетесь взять слугу, Старбак? — спросил лейтенант Дейвис. — Потому что в таком случае я должен вписать его имя в список слуг.

Мысли Старбака витали где-то далеко.

— Слугу?

— Полковник со всей присущей ему мудростью, — объяснил Бёрд, — заявил, что офицеры могут взять себе слугу, но только, он специально это отметил, черного. Никаких белых слуг!

— Я не могу позволить себе слугу, — сказал Старбак. — Ни белого, ни черного.

— Я надеялся сделать своим слугой Джо Спарроу, — с тоской в голосе произнес Бёрд, — но теперь не смогу, если только он не выкрасит лицо в черный цвет.

— Почему Спарроу? — поинтересовался Адам. — Чтобы вы могли щебетать друг с другом ?

— Очень смешно, — произнес Бёрд без какого-либо веселья. — Я обещал Бланш, что позабочусь о его безопасности, вот почему, но Бог знает, с чего я должен это делать.

— Бедняга Мелкий, — сказал Адам. Джо Спарроу, худого шестнадцатилетнего парня, выглядящего как школьник, все называли Мелким. Он выиграл стипендию университета Виргинии и должен был начать учебу осенью, но разбил сердце своей матери, вступив в ряды Легиона. Он был одним из тех рекрутов, которые стали добровольцами, устыдившись полученных нижних юбок.

Его мать Бланш умоляла Вашингтона Фалконера отпустить ее мальчика, но тот был непоколебимо убежден, что долг каждого молодого человека — вступить в ряды армии. Джо, как и многие другие, стал добровольцом на три месяца, и полковник заверил Бланш Спарроу, что ее сын отслужит свой срок к началу первого семестра.

— Полковнику и правда следовало бы его отпустить, — заявил Бёрд. — В эту войну должны сражаться не книжные мальчики, а люди вроде Траслоу.

— Потому что он — расходный материал? — спросил один из сержантов.

— Потому что он понимает, что такое насилие, — ответил Бёрд, — а нам всем еще предстоит научиться это понимать, если мы хотим стать хорошими солдатами.

Присцилла разглядывала свое шитье в наступающих сумерках.

— Интересно, что случилось с дочерью Траслоу?

— Она когда-нибудь разговаривала с вами, Старбак? — спросил Бёрд.

— Со мной? — голос Старбака звучал удивленно.

— Дело в том, что она спрашивала о вас, — объяснил Бёрд. — Той ночью, когда приходила сюда.

— Я думал, ты с ней не знаком, — произнес Адам без особого выражения.

— Так и есть. Я встречался с ней в хижине Траслоу, но не обратил на нее внимания.

Старбак был рад, что темнота скрыла его румянец.

— Нет, она со мной не разговаривала.

— Она спрашивала про вас и Ридли, но, конечно, вас обоих здесь не оказалось, — Бёрд внезапно запнулся, будто пожалев о своей опрометчивости. — Не то чтобы это имело значение. Вы принесли свою флейту, сержант Хоус? Я подумывал, не сыграть ли нам Моцарта?

Старбак слушал музыку, но не находил в ней удовольствия. В последние недели он чувствовал, что начал понимать самого себя, или, по крайне мере, нашел равновесие, поскольку его настроение перестало колебаться между полным отчаянием и призрачной надеждой.