Упрекают русских монахов, что уж больно усердно о подготовке души своей к Царствию Небесному заботятся, святым житьем хотят спастись, однако о братской помощи простому люду забывают.

На сей казалось бы справедливый упрек бывший офицер артиллерии, старец Зосима из "Братьев Карамазовых" отвечает так: "Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует. Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении." Федор Михайлович Достоевский незадолго до своей кончины сделает в своих записях примечание: не из-за омерзения удалились святые от мира сего, но в целях нравственного совершенствования, очищения себя от всего грешного, исцеления мирского недуга разобщенности и в первую очередь Христа ради, связующего их в братство равных духовных достоинств...

Ох уж эти наши стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что греха таить, встречаются среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что берут хорошо, но отдают худо. Говорят, черт монаху не попутчик. И все же немало отлучений от церкви сластолюбцев в "ангельском чине", вымогающих у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже глаголить. Не на пустом месте вырастает и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни." Святая это наивность полагать, что живущие в монастырях "человеки Божии" волю дьявольскую не свершают и все до единого неукоснительно следуют взятым на себя священным обязательствам к смирению и нестяжательству.

В старые времена поговаривали: "У живущих на погосте хлеба ни горсти." Примерно так и поныне, только не ко всем духовным лицам относится. И впрямь не всяк монах, на ком клобук! И среди отшельников в святых обителях попадаются натуры озлобленные, завистливые, циничные... Это только мирянам очень хочется видеть, как с принятием ангельского образа монашества чернецы в молитвенник свой устремляют ум, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.

Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, помнит его рассказ-воспоминание о Старце Гефсиманского Скита иеромонахе Авве Исидоре. То был человек, изумлявший своей надмирностью, перед тихою улыбкою которого все земное никло и жалко повисало. Проявление любви к людям всякой веры и звания, включая неправославных, отец Исидор считал для себя необходимым, как воздух.

Сколько лет братья-отшельники знали его и ни разу не видели в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из Скита к епископу, батюшка занимал её у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у него целую зиму, а уходя украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал Старец, - только вот гвоздика заколотить нечем." На вопрос о краже будильника, отвечал, виновато улыбаясь: "Ничего не украли, а взяли." И переводил разговор на другую тему.

Лишенный даже маломальского следа гордыни, отец Исидор перед любым мог встать на колени, если того требовало духовное врачевание. Смирял он себя без напряжения и надлома, будто дело это обыкновенное, но великое духовное смирение сочеталось в нем с великою независимостью.

Для Старца не было человека, ради которого он изменил бы самому себе, сколь бы ни был тот влиятелен и чиновен. Святой отец всем говорил то, что думал, а людям именитым - в особенности. Еще будучи безбородым келейником, встрял он однажды в разговор между своим наместником и митрополитом Московским Филаретом о необходимости Вселенского Собора для объединения с католиками.