— А что тогда такое сфера вашей компетенции? Корпоративное установление цен и вопиющий перерасход средств разве не в вашей компетенции? Позвольте сказать вам кое-что, это здорово, лучше бы уж они были в вашей компетенции!.. Черт с вами, обратимся к моему уважаемому другу — последнему по очереди, но далеко не последнему по значению в смысле жизненной важности. Они все — ваши мальчики, Орсон! Как же вы-то могли?

— Мистер президент, они также и ваши люди! Они добыли деньги на вашу первую кампанию. Они добыли на миллионы больше, чем оппозиция, фактически обеспечив ваше избрание. Вы отдавались их идеям, поддерживали их лозунги о беспрепятственной экспансии бизнеса и промышленности...

— Обоснованно беспрепятственной — да, — жилы на лбу у Дженнингса вздулись, — но не манипулированной. Не развращенной сделками с торговцами оружием по всей Европе и всему Средиземноморью, и, черт вас побери, не путем сговора, вымогательства и использования террористов!

— Но я же не знал ничего о таких вещах! — закричал Боллингер, вскакивая.

— Да, возможно, и не знали, мистер вице-президент, потому что были для них слишком полезны, чтобы они рисковали лишиться вас из-за вашей паники. Вы придавали им вес. Но вы совершенно точно знали, что масла в огне было больше, чем дыма на кухне. Вы просто не хотели знать, что горит и воняет. Сядьте же! — Боллингер сел, а Дженнингс продолжил: — Я хочу, чтобы вы уяснили, Орсон. Вас нет в списке кандидатов, и я не хочу, чтобы вы близко подходили к перевыборам. Вы вне игры, ваша карьера закончена, и если я когда-нибудь узнаю, что вы опять суетитесь или занимаете пост выше, чем в благотворительной организации... словом, лучше не надо.

— Мистер президент! — вскочил раскрасневшийся председатель Объединенного комитета начальников штабов. — В свете ваших замечаний я прошу немедленной отставки!

За этим заявлением последовало полдюжины других — настойчивых и провозглашенных так же стоя.

Лэнгфорд Дженнингс откинулся на спинку стула; его тихий голос был ледяным.

— О нет, так просто вам не отделаться — никому из вас. В этой администрации не будет встречной субботней ночной резни, никакого бегства на корабль или в горы. Вы останетесь именно там, где вы есть, и сделаете все, чтобы вернуть корабль на прежний курс... Поймите меня правильно, меня не волнует, что люди думают обо мне, о вас или о доме, который я временно занимаю, но я действительно волнуюсь за страну. Сильно волнуюсь. Так сильно, что данный предварительный рапорт — предварительный, потому что он отнюдь не завершен, — останется в моем владении, под моей ответственностью. Он не будет предан гласности до тех пор, пока я не решу, что настало время его обнародовать... а такое время настанет. Обнародовать его сейчас — значит причинить вред самому могущественному президентскому правлению за последние сорок лет и нанести стране непоправимый урон, но, повторяю, рапорт все же будет обнародован... Позвольте вам кое-что объяснить. Когда мужчина, а однажды, думаю, и женщина, занимает эту должность, ему или ей остается только одно — оставить свой след в истории. Ну, я выхожу из этой гонки за бессмертием в следующие пять лет жизни, потому что за это время рапорт — полный его текст, со всеми ужасами — будет предан огласке. Но этого не произойдет до тех пор, пока зло и все преступления, совершившиеся в мою бытность президентом, не окажутся наказанными. Если это означает работать денно и нощно, значит, так вы и будете работать — все, кроме моего льстивого, сводничающего вице-президента, который немедленно уберется отсюда... И последнее, джентльмены. Если кто-нибудь из вас рискнет запрыгнуть на тот гнилой корабль, который, действуя и бездействуя, мы все создали, помните, пожалуйста, что я — президент Соединенных Штатов, обладающий невероятной властью.