Куаныш, всегда ожидая с нетерпением, что ещё прочитает свеженького легкомысленный Мишка, заранее его осуждал. Но вслух не высказывал. Только посмеивался. И никак нельзя было понять — понравилось ему, или он так, для приличия, растягивает рот и щурит заплывающие жиром глазки.

Пережив перестройку, Куаныш оставался внутренне принципиальным партийцем. Чистым, честным и целомудренным. За портвейном он пересказал мне, почти наизусть, одну неправдоподобную историю, которую как–то в редакции, на лестнице, почти на бегу прочитал ему Никитин.

Четверо молодых людей в парке им. Пушкина изнасиловали старую деву. Ну, очень старую. То ли пятьдесят лет ей было, то ли все семьдесят. Но насиловали как–то не в общепринятом понятии. Старались, чтобы и платьице–то ей не помять, и чтобы синячок где лишний не появился. Даже употребили всякие нежности. Но — наглецы — все четверо. Ни один не воздержался. Старуха пыталась кусаться и царапаться, но силы были явно не равными, да и годы не те.

С места происшествия джентльмены скрылись. В милицию бабка не пошла. Без синяков бы её оттуда, уже точно, не выпустили.

И вот прошло время. И потерпевшая стала замечать в себе странные перемены. Нет, она не забеременела — Боже упаси! Её стали волновать непривычные ощущения. Всю сознательную жизнь она воспринимала мужчин, как мерзких животных, сторонилась их, а тут, ни с того ни с сего вдруг и задерживался взгляд на каком–нибудь старом пердунчике. И они к ней, добрые, потянулись. В квартирке у девы–бабуси появились живые цветы и — о чудо! — она вышла замуж и стала счастлива! Она стала счастлива и вышла замуж…

— Ну, разве такое может быть? — спросил меня Куаныш, закончив пересказывать Мишкины фантазии. Я улыбнулся так, чтобы он не мог понять — соглашаюсь я с ним, или нет. А бывший инструктор обкома всё не мог успокоиться: Никитин уехал в Россию, увёз богатую библиотеку. Ведь был неглупый человек, а писал всякую ерунду!

Я молчал. Улыбался. У меня не было большой библиотеки, но я тоже пописывал, баловался короткими историями. И тоже собирался в Россию, где мне предложили должность редактора еженедельника «Российский маньяк». Надо будет разыскать этого Никитина. Это Куаныш выпихнул Мишку когда–то из редакции, заняв его место.

И я снова улыбнулся Куанышу так, что глаза его увлажнились: «Как ты меня понимаешь!» — выдохнул Президент Фонда, вконец расслабившись.

Ещё бы! Чему–то, да научил меня ваш Восток — моя родина.

И мы допили портвейн. И закусили мятными пряниками.

12.06.2000 г.

УРОКИ

Владимир Васильевич сентябрьской ночью залюбовался. Темень, хоть глаз выколи, но звёздно. Искры рассыпались в небе и замерли. Изредка только с треском прорывается к земле оборвавшаяся звёздочка, сгорает и в воздухе остаётся запах то ли бенгальской свечки, то ли озона. Пахнет ли озон? — задумался Владимир Васильевич. Прижал покрепче к груди пустые мешки и продолжил скорбный свой путь на деревенский ток.

Щедро полилось с полей зерно урожая 99‑го. Весь день, до позднего вечера, свозили его на ток трактора и КамАЗы. Ночью сельские труженики приходили на ток воровать себе свой хлеб.

Владимир Васильевич шёл в первый раз. Переживал страшно, потел. Испытывал частые позывы к мочеиспусканию. У металлической сетки забора просидел почти вечность. Трудно было себя пересилить, пролезть в дыру, так сказать, окончательно переступить Закон.