Осторожно, на цыпочках, они поднялись по ступенькам, Белла так же осторожно отомкнула запор на двери, и, получив на прощанье крепкий поцелуй, папа вышел из дому. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся; тогда Белла послала ему воздушный поцелуй и выставила ножку, показывая воображаемую черту.

Он сделал то же самое, подтвердил, что все помнит, и быстро зашагал дальше.

Час-другой Белла задумчиво бродила по садику около дома, а потом, поднявшись в спальню, где мирно почивала неукротимая Лавви, надела, казалось бы простенькую, но тем не менее коварную по своему изяществу шляпку, еще накануне сделанную ее собственными руками.

— Я пойду погулять, Лавви, — сказала она, нагибаясь и целуя сестру. Неукротимая быстро повернулась на другой бок, пробормотала, что вставать еще рано, и, не очнувшись как следует, снова погрузилась в сон.

Полюбуйтесь теперь на Беллу! Полюбуйтесь, как эта девушка, милее которой не видело даже летнее солнце, легкой походкой идет по улице! Полюбуйтесь на папу, который поджидает Беллу, спрятавшись за водокачку, по меньшей мере в трех милях от своего родного дома! Полюбуйтесь на Беллу и папу, когда они садятся на первый пароход, направляющийся ранним утром из Лондона в Гринвич!

Кто-нибудь ждет их в Гринвиче? Весьма возможно. Во всяком случае, мистер Джон Роксмит появился на пристани почти за два часа до того, как покрытый угольной (а для него золотой) пылью маленький пароходик начал разводить пары в Лондоне. Весьма возможно. Во всяком случае, мистер Джон Роксмит выказал явное удовлетворение, увидев их на борту этого пароходика. Весьма возможно. Во всяком случае, Белла, едва ступив на берег, как ни в чем не бывало взяла мистера Джона Роксмита под руку, и они пошли с пристани в облаке такого счастья, что оно подняло с земли одного угрюмого, как сыч, старого инвалида и отправило его следом за ними на разведку. Обе ноги были деревянные у этого старого инвалида, и за минуту до того, как Белла сошла с парохода и продела свою доверчивую руку под локоть Роксмита, единственный смысл существования заключался для этого старого сыча в табаке, да и в нем вечно была нехватка. Выбросило на сушу старого сыча, и сидел он, увязнув по самый бушприт в тине, когда Белла в один миг сняла его с мели и пустила в плаванье.

Скажи, несущийся впереди херувим-папаша, к какой цели мы держим курс прежде всего? Таким или подобным ему вопросом задался старый сыч, с любопытством вытянув шею и будто даже стараясь привстать на цыпочки на своих деревяшках, лишь бы не упустить Р. У. из виду в толпе. Но, как вскоре же выяснилось, цель в данном случае была одна-единственная: херувим-папаша несся прямо к гринвичской церкви повидаться со своими сородичами.

Да, с сородичами, ибо старый сыч, воспринимавший чуть ли не все события в жизни как помеху при жевании табака, который в таких случаях забивал ему весь рот, не мог не подметить фамильного сходства между херувимами с церковных карнизов и херувимом в белом жилете. Его деревянным лапам, вероятно, поддавали жару смутные воспоминания о праздничных открытках в день святого Валентина с ангелочками, которые, будучи одеты гораздо более легкомысленно (для нашего-то климата, славящегося своей переменчивостью!), вели влюбленных к алтарю. Как бы там ни было, но он снялся с якоря и пустился в погоню за нашими героями.

Итак, херувим, сияя улыбками, выступал первым, Белла и Джон Роксмит шли позади, а старый сыч липнул к ним, как смола. Уже много, много лет лишенная крыльев душа старого сыча только и звала, что присматривать за его деревянными ногами, но вот Белла привезла ей на пароходе новые крылья, и теперь она снова взмахнула ими, как встарь.

Даже попутный ветер счастья не мог придать старому сычу поворотливости, но он догадался взять наперерез к церкви и начал отстукивать своими деревяшками, точно колышками в криббедже. Когда же сумрак церковного портала поглотил тех, за кем велась погоня, победоносный старый сыч оказался тут как тут и тоже скрылся в сумраке.