Теперь наступила моя очередь испытать муки – муки разочарования, отчаянного бессилия. Этот мужественный, сильный человек был обречен на смерть, ему суждено было умереть именно здесь, в этом доме. Оглядевшись вокруг, я понял, что у меня нет времени на поиски подмоги, что все кончено.

Он проследил за моим взглядом и тоже увидел, что языки пламени лижут стену за выбитыми окнами. С каждой секундой дым становился все гуще – горели книги, огонь перекинулся на книжные полки и мебель. Клубы дыма опускались с провисшего потолка, который оседал все ниже и с которого летели куски лепнины и пыль.

«Я... я сгорю! – прошептал он и глаза его на миг расширились от ужаса и ярко заблестели, но тут же погасли, и в них появилось выражение покорности и смирения. – Все... все кончено!»

Я попытался взять его за руку, но он оттолкнул меня и снова пробормотал:

"Все кончено. После стольких столетий...”

“Но это и так было ясно, – ответил я, – вы же понимаете... ваши раны...” – Мне хотелось как‑то успокоить его, облегчить его муки." – “Вы так страдали от боли, что практически перешли за черту. Вы ее больше не ощущаете. В конце концов, может это, и к лучшему”.

При этих словах он обратил на меня свой взгляд, и в этом взгляде я прочел величайшее презрение.

«Мои раны? Моя боль? – повторил он за мной. – Ха‑ха!” – Его короткий смешок был полон горечи и пренебрежения. – “Когда на мне был шлем дракона и копье, лопавшее в забрало, проломив мне переносицу, прошло насквозь через голову, вот тогда действительно была боль! – простонал он. – Да, боль, потому что копье задело часть меня – настоящего МЕНЯ! Это случилось в Силистрии, когда мы разгромили Оттоманскую империю. О, я знаю, что такое боль, друг мой! Мы с ней старые знакомые. В 1204 году в Константинополе... это был греческий огонь. В качестве наемника я присоединился к Четвертому Крестовому походу в Заре, но, к сожалению, меня сожгли в самый разгар нашего триумфа. Однако они дорого заплатили! Целых три дня мы грабили, насиловали, убивали. Наполовину уничтоженный, прожженный почти до самого сердца настоящего я, испытывая страшные муки, я убивал больше всех! Человеческая оболочка иссохла, но Вамфир оставался живым. А теперь вот это! Я пригвожден к полу, искалечен, огонь найдет и уничтожит меня. Греческий огонь в конце концов потух и потерял свою силу, но это пламя не погаснет. Человеческие боль и муки... мне они не знакомы, мне нет до них дела. Что они в сравнении с болью Вамфира?! Пронзенный колом, я должен буду гореть, визжать, корчиться в огне и постепенно таять? Нет! Этого не должно быть!..»

Вот почти в точности его слова – я их хорошо запомнил. Я думал, что он просто бредит. Может быть, он был историком? В том, что он человек образованный, я не сомневался. Огонь подкрадывался все ближе, жара стала нестерпимой. Я не мог больше оставаться рядом с ним, но в то же время не мог его бросить, во всяком случае пока он находится в сознании. Я достал кусок ваты и бутылочку с хлороформом...

Угадав мои намерения, он выбил откупоренную бутылочку из моих рук. Ее содержимое выплеснулось наружу, вспыхнуло голубоватым пламенем и исчезло.

«Идиот! – прошипел он. – Так ты убьешь только мою человеческую сущность!»

Одежда на мне стала нестерпимо горячей, а языки пламени плясали возле самой гладильной доски, подбираясь ближе и ближе. Мне нечем было дышать. Не в силах бросить его, я закричал:

«Почему вы не умираете? Ради Бога, умрите!»

«Бог? – он открыто насмехался надо мной. – Ха! Даже если бы я верил в него, рядом с ним для меня нет места! Мне не место в вашем раю, друг мой!»

На полу среди прочих упавших с письменного стола вещей я заметил нож для разрезания бумаги.