— Шекспиров больше не осталось? — спросил Безотказэн.

— Только я, но ночь полнится криками моих кузенов, — ответил Шагспиф. — Вы скоро их услышите.

И словно в ответ из холмов донесся вопль. Нечто похожее мы слышали в Суиндоне, когда Брек застрелил химеру.

— Мы в опасности, Кларенс, мы в опасности, — пробормотал Шагспиф, нервно озираясь по сторонам. — Следуйте за мной и слушайте меня, друзья.

Он повел нас по коридору в комнату, заставленную рядами столов, на каждом из которых стояла пишущая машинка. Только одна из них до сих пор работала, и возле нее громоздились кипы исписанной бумаги — продукт шагспифовских излияний. Он подвел нас к столу и дал нам кое-что почитать, с надеждой глядя на нас, пока мы просматривали страницы. Увы, ничего выдающегося, просто слепленные как попало обрывки хрестоматийных пьес. Я попыталась вообразить целую комнату Шекспиров, колотящих по клавишам, голова у каждого набита пьесами Барда, а между рядами бродят ученые, стремясь отыскать одного-единственного, наделенного хотя бы половиной исходного таланта.

Шагспиф позвал нас в кабинет рядом с писательским залом и продемонстрировал горы писанины, запакованные в коричневую бумагу. На каждом свертке значилась фамилия того клона Шекспира, которому принадлежала рукопись. Поскольку с ходу оценить такой объем продукции не представлялось возможным, работавшие здесь неизвестные люди просто складывали написанное аккуратными стопками в надежде на будущих исследователей. Я снова обвела взглядом помещение: здесь покоилось не меньше двадцати тонн бумаги. В потолке зияла дыра, и в хранилище проникал дождь. Большая часть нетленки отсырела, заплесневела и еле держалась.

— Тут можно годами копаться, пока обнаружишь хоть пару талантливых строк, — задумчиво проговорил Безотказэн, подходя ко мне.

Наверное, в конечном итоге эксперимент удался. Может, тут и возник человек, равный Шекспиру, но он погребен в одном из курганов, а его работы — где-то в глубине этого графоманского Эвереста. Выяснить это доподлинно не удастся никогда, а если мы до чего-нибудь и докопаемся, это не даст ничего, кроме вывода о возможности подобных достижений, и кто-нибудь, чего доброго, решит повторить попытку. Пусть лучше эта гора бумаги сгниет себе потихоньку. В погоне за великим искусством «Голиаф» совершил преступление, намного превосходящее все, с чем мне доводилось сталкиваться до сих пор.

Мильон сделал несколько снимков. Фотовспышка осветила мрачный интерьер скриптория. Я поежилась и решила: пора уходить из этого гнетущего места. Мы с Безотказэном вышли из здания и уселись на ступеньки среди груд мусора, рядом с поваленной статуей Сократа, держащего в руках плакат, на котором было написано, что ученье — свет.

— Как думаешь, нам удастся уговорить Шагспифа поехать с нами? — спросил он.

Словно отвечая на его вопрос, из здания тихонько вышел Шагспиф. Он нес потрепанный чемоданчик и жмурился от яркого света. Не дожидаясь приглашения, он забрался на заднее сиденье «гриффина» и огрызком карандаша принялся что-то царапать в блокноте.

— Вот тебе и ответ.

Солнце нырнуло за холм прямо перед нами, и резко похолодало. Каждый раз, когда из распадков доносился странный звук, Шагспиф подпрыгивал и нервно озирался по сторонам, затем продолжал строчить. Я уже хотела сходить за Бреком и притащить его сюда силой, когда он появился сам, неся три огромных кожаных тома.

— Вы нашли искомое?

Он протянул мне первую книгу, я открыла ее наугад. Это оказалась голиафовское руководство по конструированию неандертальца. На выбранной мною странице красовалось детальное изображение кисти руки.

— Подробная инструкция. С ее помощью мы сможем сделать себе детей.