В ветвях тиса вдруг залился соловей. Что это носилось в воздухе — дыхание цветов или любви? Казалось, все часы радости, прожитые здесь, в этом саду, тихонько прокрались сюда опять, изнемогая под тяжестью любви.

Нельзя разбивать любовь и делать себе кумира из отречения — шептала летняя ночь в уши Джона.

— Я не могу отказаться от тебя, — сказал он Виоле так тихо, что она скорее угадала, чем услышала. Сердце в ней дрогнуло.

— Милый, милый…

— Я должен бы… но… все это время… ты… я считал тебя своей — и теперь… так вдруг… я не могу ничего изменить. Я знаю, если бы другой поступил так, как я хочу поступить, я бы его строго осудил. Но я не могу отпустить тебя. Какая все это жестокость… словно судьба нарочно ждала, пока мы так привяжемся друг к другу, чтобы нас разлучить. Я еще ни разу не уходил со свидания с тобой, чтобы не подумать: «Наступит день — скоро — когда не надо будет уходить от нее, когда она будет моей».

— Я буду твоей, — сказала ласково Виола, — вся твоя жажда будет утолена, разлуке наступит конец. Джон, я больше не могу мучиться так. Вчера ты настаивал, чтобы я сегодня, в этот час назначила день, когда мы станем мужем и женой. Назначь его сам, и мы уедем, куда хочешь.

Они стояли так близко, рядом, но не прикасались друг к другу. Потом Виола сделала почти незаметное движение: наклонясь, поцеловала руку Джона и скользнула к выходу. Деревья скрыли ее.

Глава XVII

В конце концов, за Джона решил случай и ему не пришлось брать на себя инициативу.

Маркс неожиданно вызвал его в Лондон. Джон спешно уехал из «Маунта», чтобы успеть явиться к Марксу рано утром. Виоле он послал записку через грума.

В тот же день он получил от нее телеграмму следующего содержания:

«Еду сегодня в Корнуэлль. Приезжайте и вы в четверг. Письмо следует. Виола».

У Джона безумно забилось сердце. Маркс, при котором ему передали телеграмму, заметил выражение его лица и спросил дружески:

— Ничего неприятного, надеюсь?

— Нет, сэр, — отвечал машинально Джон.

Возвращаясь домой по накаленным августовским солнцем улицам, он впервые с той минуты, как прочитал телеграмму, вполне уяснил себе ее смысл.

Пока не пришло письмо Виолы, Джон томился одиночеством; днем работал, ночами же приходили видения и прошлого, и будущего, презрение к себе, жалость — и всепобеждающая ликующая страсть.

Первое письмо Виолы просто, сдержанно. Она писала из местечка Рошлоу, сообщая, что сняла здесь бунгало, что встретит Джона на близлежащей станции, в десяти милях от ее жилища.

Ехать пришлось степью, обдуваемой морским ветром… Вдоль проселочных дорог изгороди еще тяжелели цветущей жимолостью и терновником, розовели вьюнками.

— Надеюсь, тебе понравится бунгало, — сказала Виола, — я жила в нем когда-то много лет назад. Там, кроме нас, будут жить только сторож из «Гейдона», старый Мартин и его жена. О, Джон, как нам будет хорошо!

Она вдруг быстро поцеловала его сквозь вуаль.

А Джон под сдержанным видом таил трепетную радость. Здесь, в деревне, наедине с ним, Виола казалась такой близкой, своей, все сомнения и недовольство собой слетели с его души.