Затем вывели француза. Он был раздет. Его тело было великолепным — с прекрасной мускулатурой, бычьей шеей, широкой грудью, мощными руками и ногами, как статуя, высеченная древними римлянами. Бью с неохотой признался самому себе, что Кейт разбиралась в мужчинах.

Четыре солдата в красных мундирах швырнули его плашмя на спину на подставку и привязали за кисти и лодыжки. Бью видел, как палачи вложили шесты в углубления лебедки и стали медленно ее поворачивать. На смуглом теле Дюма выступил пот. Его постепенно растянули так, что каждый сустав разъединился. Затем вперед вышел главный палач. В руке он держал длинный гибкий металлический прут, не толще большого пальца. Палач начал медленно, легко, даже грациозно ударять француза по груди, и с каждым ударом, который опускался с тупой методичностью, ломались кости.

Бью слышал глухие хрипы, вырывавшиеся из горла француза, которые становились все громче и перешли в тяжелый стон, пока наконец сильные мужские ноги не разошлись в стороны, и он издал свой последний жалобный предсмертный вопль. После того как перерезали веревки, француз, лишенный внутренней твердости, выглядел словно губка, так что, когда солдаты подняли его, он сложился, как кукла, набитая тряпками.

Глаза Бью жгли горячие слезы, которые текли вниз по щекам. Лицо его, несмотря на загар, стало бледным, как у привидения. Так умерла мать Кейт, так умерла бы сама Кейт, если бы ее люди не остались верными законам контрабандистов и не отказались выдать своих товарищей. Внезапно он ослабел, наклонил голову вниз и срыгнул на землю. Син положил свою большую руку ему на плечо.

— Держись, Бью, — прошептал он.

Барабаны снова забили дробь. На этот раз по-другому, медленно и торжественно. Подняв голову, Бью увидел взвод солдат и священника, медленно идущего рядом с ними и тихо читающего что-то из Библии. В окружении солдат, машинально ступающих в такт барабанному бою, шагал Ол'Пендин, избитый и измученный так, что его обожженное, в синяках лицо стало почти неузнаваемым. Его не повели к виселице. Солдаты подвели его к изрешеченной стене, которую до этого Бью не замечал. Бью пришлось ухватиться за плечо Сина, чтобы не упасть. Син отвернулся в сторону, по его щекам текли слезы.

Палач быстро привязал Ол'Пендина к железному столбу, который торчал перед стеной. Ему завязали глаза. Казалось, Ол'Пендин оцепенел от страха, но в последний момент его губы приоткрылись, и сквозь жуткий треск ружей Бью отчетливо услышал, как он судорожно вобрал воздух в свои легкие. Его голова откинулась назад, прижавшись к столбу, и было отчетливо видно его нёбо и губы, обнажившие пожелтевшие зубы. Но крика не было. Во дворе резко прозвучало многократно отраженное эхо от выстрелов. Ол'Пендин безвольно повис на столбе, и на его разодранной рубашке, точно напротив сердца, расползлось темное пятно.

— Он умер легко, Бью, — сказал Син.

Когда следствие потерпело неудачу, пытаясь добыть какие-либо показания против Кейт, она принялась активно действовать. Необходимо было договориться о переводе денежных средств в банк в Лондоне, средств, которые Лидия могла использовать, прилагая усилия к тому, чтобы добиться помилования для Бью и Сина. Кейт следила, как постепенно эти средства начали истощаться, что говорило о подкупе одного мелкого чиновника за другим. Без обширных связей семьи Лидии в Лондоне Кейт ничего не могла бы сделать для освобождения своего брата и Бью. Бедная Лидия! Как жестоко она была отвергнута капитаном Маскелайном после того, как он «спас» ее. Кейт улыбнулась сама себе. Слава Богу, капитан Маскелайн официально отрекся от помолвки на заседании суда присяжных.