— Нет, — воскликнула она. — Я тебя почти ненавижу.

— Тогда забирай ребёнка, — быстро сказал он. — Ребёнок — твой. Клянусь. Он твой — навсегда. Я больше на него не претендую.

И он быстро, словно ища ответа, посмотрел на гряду с соснами.

— Как я могу быть уверена? — Рама была обеспокоена. — Если ребёнок должен стать для меня своим и ему придётся думать, что я — его мать, как я могу быть уверена, что ты не приедешь и не заберёшь его назад?

Он улыбнулся, и знакомое умиротворение охватило его. Он указал на мёртвое, лишённое листвы дерево у крыльца.

— Смотри, Рама. Вот дерево, которое было моим. Оно было центром всего, что находится вокруг, было для этой земли чем-то вроде отца. А Бартон убил его.

Он замолчал и взъерошил бороду, как делал его отец. Глаза его вздрогнули от боли и, сопротивляясь ей, сжались.

— Погляди на гряду, где сосны, — сказал он. — Там, на поляне, круг, а в нём — скала. Скала убила Элизабет. За холмом — их с Бенджи могилы.

Она в растерянности смотрела на него.

— Земля разорена, — продолжал он. — Земля не умерла, но побеждена силой гораздо большей, чем та, что есть у неё. И я остаюсь, чтобы защитить землю.

— И что всё это значит для меня? — спросила она. — Для меня или для ребёнка?

— Ну, я не знаю, — сказал он. — Может быть, тебе легче будет получить ребёнка. Мне кажется, таким образом можно помочь земле.

Резким движением она отбросила волосы назад и пригладила их.

— Ты хочешь сказать, что приносишь ребёнка в жертву, так, Джозеф?

— Не знаю, как это назвать, — сказал он. — Я пытаюсь помочь земле; поэтому нечего бояться, что я заберу ребёнка назад.

Она встала и медленно пошла прочь.

— Прощай, Джозеф, — сказала она. — Утром я уеду, и я рада, потому что теперь я всегда буду бояться тебя. Всегда, — её губы дрожали, а глаза были полны слёз.

— Бедный, ты остаешься совсем один! — она быстро пошла по направлению к своему дому, а Джозеф, мрачно улыбаясь, посмотрел на поляну в соснах. «Теперь мы одно, — думал он, — и теперь мы одиноки; будем работать вместе». С холмов, подняв в воздух облако удушливой пыли, повеял ветер.

Скотина жевала сено всю ночь.

Отъезд состоялся, как и следовало, ещё до рассвета. Почти два часа мелькали фонари. Рама приготовила детям завтрак и наблюдала за тем, чтобы они удобно расселись поверх поклажи. Малыша она уложила в корзину, которую поставила на пол фургона перед собой. Наконец, они были готовы, а лошади запряжены. Рама взобралась на сиденье, а Томас встал рядом с ней. Широкими шагами Джозеф подошёл к ним. Все трое, стоя в темноте, бессмысленно сопели. Дети притихли. Рама поставила ногу на тормоз повозки. Томас тяжело вздохнул.

— Я напишу тебе, как мы доехали, — сказал он.

— Буду ждать, — ответил Джозеф.

— Ну, нам пора в путь.

— Вы будете останавливаться, чтобы переждать жаркое время дня?

— Если найдём дерево, под которым можно будет остановиться. Ну, пока, — сказал Томас, — Дорога-то неблизкая.

Почуяв поводья, одна из лошадей изогнула шею и забила копытами.

— До свидания, Томас. До свидания, Рама.

— Томас обязательно напишет тебе, что с малышом, — сказала Рама.

Томас всё ещё продолжал чего-то ждать. Внезапно он повернулся и, не сказав больше ни слова, отошёл. Лязгнул тормоз его повозки; осев под грузом, скрипнули оси.

Рама тронула своих лошадей, и упряжки двинулись в путь.