— Это я знаю.

— И он никогда ничего не делает, не посоветовавшись со мной, — с важным видом прибавил малыш.

— Даже так? Тогда вы, должно быть, являетесь действительно очень близкими друзьями.

— Очень, очень близкими! Мы с ним все равно что братья. Я думаю, мне не надо вам объяснять, что я тоже ученый?

— Ты?!

— Ну да, я! Ты что, сомневаешься в моих словах?

— Да нет, у меня пока нет оснований сомневаться, потому что ты не доказал мне противоположного.

— О, этого никогда не произойдет! Стоит тебе послушать мою латынь, и ты поймешь, что немного на свете таких образованных людей, как я!

— Латынь? Откуда ты знаешь это слово?

— Слово? — презрительно фыркнул Отец Одиннадцати Волосинок. — Ты, кажется, не понял: я в совершенстве владею латинским языком.

— Невероятно! Где же ты его изучил?

— Меня научил знаменитый Маттиас Вагнер, с которым я обошел весь Судан. Он был моим земляком.

— То есть как земляком? Насколько я знаю, Вагнер был венгром из Эйзенштадта.

— Это верно. Я тоже жил в Венгрии. Доктор Шварц был невыразимо счастлив, что может на чужбине поговорить со мной по-немецки.

— Как, ты и по-немецки говоришь?

— Конечно, и превосходно!

— В самом деле? Нет, ты правда не шутишь? Это меня тоже страшно радует, потому что я тоже немец!

Отец Одиннадцати Волосинок вскочил на ноги и в восторге вскричал, немедленно перейдя на немецкий язык:

— Что? Как? Вы — немец?

— Так оно и есть! — ответил Серый на своем сочном диалекте.

— Где вы родились?

— Я сам родом из Баварии.

— О, это есть хорошо-прекрасно! Я бывать в стороне баварной.

— Да? Мне приятно, что вы знаете мои родные края.

— Да, я в Мюнхене быть, где пью пиво, баварное, и ем редьку, черную, и сосиски, горчичные.

— Да уж, что правда, то правда, глоток доброго пива с редькой и сосиску с горчицей у нас в Баварии получить можно, в этом у нас толк знают! Но коли вы венгр, не могли же вы с самого начала называться Отец Одиннадцати Волосинок! Как будет ваше настоящее имя?

— Меня звать Иштван. А какое имя ваше будет?

— Я — Пфотенхауер. Но… вы уж простите меня, коли я спрошу: что это за диалект, на котором вы говорите? Я ничего подобного отроду не слыхал!

— Диалект? Я не говорю диалектом, а на немецком языке, безупречно чистейшем!

— Ах вот оно что! Ну, в этом я, пожалуй что, усомнюсь. Ежели ваша латынь так же чиста, как ваш немецкий, вы можете за ее прослушивание загребать хорошие барыши!

— Да, это я бы смогу, — со скромным достоинством согласился малыш. — Я всегда есть филолог, поразительный, и помолог, значительный!

— Черт побери! Так вот она, латынь-то ваша! И что ж тогда, по-вашему, филология?

— Филология наука о деревьях есть, с яблоками и грушами, вкуснейшими.

— Так-так! А помология?

— Это наука другая, об учении, премудром.

— Ну, дружище, вы уж попали впросак! Ведь дело-то обстоит совсем наоборот.

— Тогда это была путаница, научная. Я держу столько знаний в голове моей умной, что когда одно хочет выскочить наружу, то часто застревает, и вместо него выходит другое знание.

— Да, так уж нередко бывает, когда учишься сам, а академии посещать времени-то и не находится!

— О, академия, это я изучить, и апоплексию тоже!

— Да ну? Ну, в таком разе вы и точно умный плут! И что ж вы понимаете под апоплексией?

— Это школа высокая есть, университетская.