Брэнди облизывает губы.

- По возрастной мерке Боулинг-Ривер, - говорит Манус. - Я вообще еще не родился.

Придется выломать у себя достаточного размера щепки этой мягкой, пропитанной кровью костной пульпы. Губчатой фигни. Потом нужно вставить эти костяные черепки и щепки в мягкую тканевую массу, которую привили к твоему лицу.

Конечно, этим заниматься не тебе: все делают хирурги, пока ты спишь.

Если щепки будут достаточно близко друг от друга, они образуют клетки фибробласта, которыми друг с другом сцепятся.

Опять же, слово из книжек.

"Фибробласт".

Опять же, на это уходят месяцы.

- Моя мама и ее муж, - рассказывает Манус, сидя в открытом багажнике своего "Фиата Спайдер" на вершине Роки-Бьют. - Самым большим подарком, который они приготовили мне на Рождество, была вот такая обернутая коробка. Размером с мощную стереосистему или телевизор с широким экраном. Я надеялся, что это оно и есть. Ну, то есть, там могло быть что угодно, но такое мне бы понравилось больше всего.

Манус опускает на землю одну ногу, следом другую. Став на ноги, Манус оборачивается к набитому серебром "Фиату".

- Так нет же, - говорит Манус. - Они презентовали мне вот это дерьмо.

Манус в ботинках-коммандос и армейском прикиде берет из багажника большой пузатый заварочный чайник и разглядывает собственное раздутое отражение в выпуклых боках.

- Вся коробка, - говорит Манус. - Была набита этим дерьмом и никому не нужными фамильными ценностями.

Точно как я кидала хрустальную сигаретницу Эви о камин, Манус отводит руку и резко швыряет чайник во тьму. В окружении темноты и пригородных огней чайник улетает так далеко за обрыв, что не слышно звука падения.

Манус не оборачиваясь тянется назад и хватает еще что-то. Серебряный подсвечник.

- Это мое наследство, - обьявляет Манус. С размаху брошенный подсвечник летит, бесшумно переворачиваясь, как спутники.

- Знаете, - Манус вышвыривает мерцающую горсть колец для салфеток. - Родители для тебя как подобие Бога. Конечно, ты их любишь и должен знать, что они всегда рядом, но никогда на самом деле их не замечаешь, пока им чего-нибудь не захочется.

Серебряная терка летит вверх, вверх, вверх к звездам, а потом падает, приземляясь где-то среди синих телевизионных огоньков.

И после того, как осколки кости срастутся, образовав тебе новую челюстную кость под куском привитой кожи, - только тогда хирург может попытаться придать всему этому форму того, чем потом можно будет говорить, есть, и на что придется тоннами накладывать косметику.

Это последующие годы мучений.

Годы жизни в надежде, что ты получишь лучшее, чем у тебя есть сейчас. Годы созерцаний и плохого настроения в надежде, что ты сможешь выглядеть хорошо.

Манус хватает свечку: белую свечу из багажника.

- Моя мама, - рассказывает Манус. - Ее подарок для меня под номером два была коробка, набитая всем барахлом из тех времен, когда я был ребенком, которого она оставила, - Манус говорит:

- Зацените, - и поднимает свечку. - Свеча с моего крещения.

Во тьме скрывается брошенная Манусом свечка.

Следом исчезают крепкие детские ботинки.

Завернутые в крещенский наряд.

Потом рассыпается горсть молочных зубов.

- Блядь, - говорит Манус. - Чертова зубная фея.

Локон светлых волос внутри медальона на цепочке; цепочку Манус раскручивает и пускает из руки в стиле австралийской "болы", та исчезает во тьме.

- Она сказала, что отдает все это барахло мне, потому что ей некуда его деть, - говорит Манус. - Речь не о том, что оно ей не нужно.

Глиняный отпечаток руки второклассника летит вверх тормашками во тьму.

- Так вот, мамочка, если тебя оно недостойно, - говорит Манус.