Знаешь, — продолжала она, кивнув в сторону лежащего перед ними второго острова, — есть люди, которые всю свою жизнь живут там и никогда так и не перейдут по мосту на эту сторону.

Моя бабушка, — добавила она задумчиво, — никогда не бывала здесь на Кристиансё, и однажды, когда её спросили, почему, она лишь ответила: «Что мне там делать?»

В то же мгновение, словно в подтверждение Нининых слов, от тенистого дерева отделилась фигура молодой девушки в длинном зелёном платье и медленно направилась к ветряной мельнице. Симон встал и ухватился за поручни моста. «Именно с этим, — подумал он возмущённо, — мы и боремся, именно эта косность и стоит на пути нового времени».

Он закрыл глаза и медленно открыл их снова, и ему в голову пришла мысль. «Я, — подумал он, — повешу над этим мостом огромный холст, и на нём я нарисую им картину, подобной которой никто никогда не видел, картину истории человечества, изображающую неистовство стремлений, картину с шипением пара, глухим стуком поршней и выстрелами винтовок, и, наконец, с проблесками всепожирающего белого пламени далеко впереди, картину, которая будет протягивать руки и хватать публику за горло. А публикой будет эта девушка в зелёном и неподвижные мужчины и женщины, и картина эта изменит их жизнь, она перенесёт их в будущее и впрыснет такое вещество в их жилы, что они захотят уехать, уехать далеко, они потекут через этот мост и дальше, прочь отсюда. И это станет вершиной моего творчества — произведение искусства, которое опустошило остров».

Охваченный лихорадочным восторгом от своей идеи, он сделал шаг назад, словно перед холстом, и мысленным взором начал с воодушевлением создавать эту картину, глубоко убеждённый, что он одновременно является создателем всего земного и состоит на службе высшему делу.

В следующий миг он ощутил во Вселенной какое-то сопротивление и понял, что Нина поднялась и стоит прямо перед ним. Она очень внимательно посмотрела на него и спросила:

— Да неужели!

Сначала от удивления Симон замер. Он знал, что не произнёс ни слова, и тем не менее женщина обращалась к нему, словно она была частью мира его мыслей. Потом он наклонился, так что глаза его оказались на одном уровне с её глазами, и тихим спокойным голосом ответил:

— А почему бы и нет?

На мгновение Нина как будто отпрянула. Потом она выпрямилась, сконцентрировав всё своё существо в какой-то одной ей ведомой точке.

— Мы могли бы, — сказала она, — это проверить.

Безграничный внезапный гнев, словно горячая кровь, наполнил рот Симона, так что он не смог выговорить ни слова, но, не задумываясь ни на секунду, с готовностью кивнул.

— Только не забудь, — продолжала Нина, голос её теперь упал до шёпота, и она прислонила свой большой живот к Симону, отчего ему показалось, что двойное биение сердец, её и ребёнка, толкают его назад, — не забудь сказать, когда почувствуешь, что с тебя хватит.

Она отошла от него, и всё в жизни встало на место. Под жёлтым солнцем в ярко-синем обрамлении моря сверкал красный гранит, в воздухе стоял запах водорослей и трав, а на тёмно-зелёных кустах висели крупные матово-чёрные ягоды ежевики. Симон покачал головой, недоумевая, а действительно ли был этот разговор и может ли вообще случиться такое, чтобы его Нина бросила ему вызов.

— Всё это нам снится, — сказал он и пошёл назад к гостинице.

Но он не взял Нину под руку. Он осознал, что по совершенно непонятным ему причинам между ними теперь идёт какая-то борьба, в которой ему прежде никогда не приходилось участвовать и для которой у него ещё не было слов.