— Суровая была девушка, — покачала я головой. — Без обид.

— Конечно, — отмахнулась Инесса. — Какие обиды, о чем вы? Мама была хорошим человеком, но эта ее извечная пунктуальность, доходящая до крайности… И папа уставал от этого. Но знаете, — быстро поправилась она, — это не было для нас пыткой. А то вдруг подумаете чего…

— Ничего я не подумала, — успокоила я Инессу. — Мамы всякие нужны, мамы всякие важны.

Некоторая часть веранды, на которой мы сидели, располагалась на тротуаре — она выдавалась вперед, врезалась в тротуар, словно небольшой полуостров с острыми краями резных деревянных ограждений, и прохожие заранее старались держаться от нее на почтительном расстоянии, чтобы ненароком не налететь на опасные углы. Никого из прохожих особо не интересовала возможность ступить на дощатый помост и зайти в теплое нутро кафе, чтобы отведать чего-нибудь горяченького и согреться. Никто не стремился сделать передышку в середине буднего пасмурного дня и уж тем более выбрать столик на улице. Поэтому мы с Инессой все еще могли разговаривать без свидетелей.

Пока я продолжала согреваться кофе, который на удивление долгое время оставался горячим, Инесса вяло крутила чайной ложечкой в своей чашке. Мы лицезрели друг друга уже около получаса, и я успела заметить, насколько меланхолична моя новая знакомая. Иногда она словно «отъезжала» мыслями куда-то в свою вселенную, забыв предупредить меня о том, что ее душа покинет тело на следующие пять минут.

Я терпеливо ожидала ее «возвращения». Торопить клиента во время первой встречи — дело очень неблагодарное. И он почувствует себя не в своей тарелке, и я ничего не добьюсь.

— Так вот, — продолжала Инесса. — Мама, как я уже сказала, была человеком дотошным, а еще волевым. А еще она была непримиримой. И с трудом прощала обиды.

— Значит, между ней и братом все же произошел какой-то конфликт? — предположила я.

— Я не знаю, — пожала плечами Инесса. — Мама редко изливала душу, и даже папа порой не знал, почему у нее портится настроение. Все в себе держала. Не думаю, что произошло что-то серьезное, просто маме трудно было первой предложить перемирие, а у дяди Бори, скорее всего, были свои соображения на этот счет. От постоянных конфликтов ведь тоже можно устать. Но иногда дядя все же проявлялся. Звонил, чтобы поздравить нас с Новым годом или кого-то с Днем рождения. Но раньше он мог приехать в гости, а потом перестал приезжать. Присылал посылки, их папа с почты приносил. Там были конфеты. Много конфет. Он жил в Москве, и конфеты были… московскими. Понимаете, о чем я? — улыбнулась Инесса.

— Любил вас.

— Любил, хоть мы почти не общались. Насколько мне известно, своих детей у него не было.

— Значит, он жил в Москве?

— Не всю жизнь, конечно, — сказала Инесса. — Так вот, в наследство мне досталась дядина квартира. Представляете, что я чувствую?

Я представляла, конечно. Не то чтобы Тарасов был провинцией на отшибе мира. Нет, конечно. Мы тут, знаете ли, даже свои криминальные структуры имеем. И кафе с открытыми верандами на каждом шагу. Но внезапно свалившееся на тебя наследство в виде столичной жилплощади, конечно, заставляет на минутку забыть о том, что ты уже имеешь.

— Знаете, — словно угадала мои мысли Инесса, — я ведь не рвусь уехать в столицу. Мне нравится в Тарасове, я люблю этот город. Работа у меня очень интересная, получаю не копейки. Квартирка хоть и небольшая, но тоже своя, любимая. А еще у меня планы на будущее. И они никак не связаны с переездом в Москву.

— Жилплощадь всегда можно превратить в деньги, — заметила я.