– В третий раз задаю вопрос: объясните, пожалуйста, разницу между западной и русской поэзией.

– Видите ли, нельзя объяснить эту разницу чисто формальными соображениями – например, тем, что на Западе более популярен верлибр. Мне приходилось слушать мнение одной очень глупой девушки о том, что верлибр лучше, потому что в нём нет всех этих поэтических ухищрений, которые отвлекают от мысли. Без этих поэтических ухищрений поэзия просто не существует. Вот музыка без мыслей существует, ради бога. Во многих стихах Блока мыслей нет вообще, а музыка есть. Мысль сама по себе. Как Пушкин говорил: «Что, если это проза, да и дурная?» Ну пиши прозу тогда. Это совсем другое дело. Свободный стих – это «Отойдите, непосвященные!», как Самойлов говорил; это для очень высоких профессионалов, которые и без рифмы могут писать поэтично.

Что же касается разницы, то я думаю, что эта разница мировоззренческая, и шире говоря – разница в целеполагании. В России литература – это всенародная церковь. И отношение к литературе у нас как к церкви. Это наша форма государственной религии, наш вклад в мировое богатство, во всю сокровищницу мира наш вклад. Вот что такое русская литература. Для Запада литература – это средство самопознания, самореализации, аутотерапии, но сакральной она, конечно, не является. Совершенно правильно сказал Пьецух: «Во всём мире люди спорят о Канте, но только в России за него стреляются на дуэли».

И, конечно, русская поэзия в условиях отсутствия разного рода свобод – это такая замечательная отдушина в жизни, замечательный способ выразить главное, замечательное пространство свободы.

Я купил сейчас в Бостоне за довольно большие деньги в русском букинистическом магазине сборник «Вольная русская поэзия» 1975 года. В России этот сборник недоставаем, он исчез немедленно. Подозреваю, что в значительной степени просто изъят, потому что всё, что там напечатано из вольной русской поэзии семидесятых-девяностых годов XIX века, ложилось на тогдашнюю русскую реальность один в один. Я этот сборник один раз в жизни подержал в руках в одном диссидентском доме – и с тех пор мечтал его приобрести лет тридцать. И приобрёл. Действительно, абсолютно ничего не переменилось, и всё совершенно живое. И вырывается это из груди под таким напором, что остаётся вечным. Да, русская поэзия – это:

Вот это – русская поэзия.

Ну а теперь про Шварца.

О чём я хочу поговорить? Я не буду вдаваться в детали шварцевской биографии, довольно богатой. Сейчас многие спорят о степени его участия в добровольческом движении, многие профессионально изучают этот вопрос. Для меня это не главное.

Я знаю, что Шварц принадлежал к числу людей, которые совершенно не умеют делать зло. Он просто был лишён (такое бывает иногда) от Бога, от рождения возможности солгать, струсить. Когда при нём начинали клеветать на Олейникова и разбирать его дело в конце тридцатых годов, Шварц начинал с дрожащими руками кричать, что этого не могло быть, что он не враг! Он понимал при этом прекрасно, что сам рискует, но не мог солгать физически.

Точно так же в первые дни войны он с этими своими трясущимися руками пришёл в военкомат и потребовал, закричал: «Вы не имеете права давать мне белый билет! Вы не можете мне отказать! Я должен пойти в ополчение!» – и хотя его на второй инстанции завернули, но на первой пропустили.

И точно так же когда Гаянэ Халайджиева (Холодова), первая его жена, сказала, что выйдет за него, если он бросится с моста, он немедленно бросился с моста.