Те же самые аргументы, отметил я, можно привести в оправдание совершенно противоположных выводов. Велика наука софистики!

Но вслух сказал я другое, причем, в вызывающе оскорбительной манере:

— Чем же тогда вы, товарищ капитан, отличаетесь от «всего из себя великолепного» агента Альфа? — и процитировал, нарочито подражая высокомерным интонациям «голоса совести» Заварзина. — «Если надо стрелять, я буду стрелять. Если нужно убить, я убью. Если понадобится взорвать этот мир, я взорву его. И Владыки ценят меня, я не обману высокое доверие Совета.»

Лицо Сифорова вдруг страшно перекосилось. Было это настолько неожиданно, что я отпрянул. Мне вдруг показалось, что сейчас он попытается меня ударить. Он стиснул пальцы в кулаки, и на скулах у него выступили красные пятна. Совсем как тогда, под воздействием выпитой залпом водки. Но ударить он меня не ударил, даже не пытался.

— Не понимаю, Борис Анатольевич, — сказал он высоким звенящим от напряжения голосом. — Не понимаю, зачем вам нужно ссориться со мной?

— Да не нужно мне с вами ссориться. Не было у меня такого намерения. Потому что, во-первых, это глупо: ссоры никогда ни к чему хорошему не приводят, да и делить нам с вами на нашем «уровне компетенции», по большому счету, нечего; а во-вторых, мы все-таки заняты общим делом, и я об этом не забываю. А всякое дело нужно доводить до конца. Как бы там ни было.

— Зачем же тогда вы начали этот разговор? — Сифоров заметно расслабился, спросил почти с интересом.

— Повторюсь. Мне не нравится то положение, в котором мы оказались согласно выбранной вашим руководством стратегии. Я не чувствую себя больше партнером и добровольным помощником. Я хотел бы, чтобы со мной были более откровенны. И рассчитывал на ваше понимание и поддержку. Но, видимо, ошибался. Понимания от вас не дождешься, поддержки — тем более. Вы скорее подставите меня под пули, чем решитесь выступить против мнения тех, кто вам авторитет и указка. И даже поймаем мы Герострата или нет, по всему, тоже не представляет для вас особенного значения. Лишь бы все развивалось по плану, навязываемому вам сверху. А ведь, наверное, ваш капитан Андронников, таким же образом думал, когда придержал информацию о таксисте. И вот вам результат!

— Ничего-то вы не знаете, Борис Анатольевич.

— Не знаю, но хочу знать! Гибнут люди: сколько уже погибло, сколько еще погибнет. Мерзавец на свободе, бесчинствует и на этих жертвах вряд ли остановится. Что ему сотня человеческих жизней, судеб, если он готов весь мир поставить на уши? И может быть, оттого, что я чего-то не знаю, он долго еще будет оставаться на свободе и десятками будет убивать людей. Вот к чему ведут все ваши недоговоренности и недомолвки, игры втемную. И где гарантия, что и сегодня-завтра нас не подставят, как тогда, в мае, и счастьем для нас будет, если мы живыми из новой переделки выберемся. Но что-то начинаю сомневаться я в этом. «Свидетелей быть не должно». Еще один принцип работы контрразведки, не так ли?

Сифоров не ответил. Он долго и молча разглядывал меня тяжелым и очень недобрым взглядом, но я выдержал и не отвел глаз.

— Думайте что хотите, — наконец заявил он. — Но мы действуем правильно, и, полагаю, скоро вы постараетесь забрать свои слова назад. Вот тогда мы поговорим.

— Очень надеюсь, — сказал я сухо. — Но как бы не получилось наоборот.

— Думайте что хотите, — повторил Сифоров, вставая.

Он ушел, как обычно, заперев за собой дверь на ключ.