Резко повернулась к нему.

- А может, о том, что ты не умеешь прощать, но умеешь любить так, как не умеет ни один другой мужчина? О том, что пьешь виски только одной марки? Или о том, что любишь перебирать мои волосы пальцами и говорить о том, что мой запах твой личный наркотик и антидепрессант?

Ты всего этого не помнишь, Ник.

Но я сделаю все, чтобы ты вспомнил. Дома мне будет намного легче это сделать. Ты сам все увидишь.

***

- Слишком абстрактно, моя дорогая жена! За пятнадцать лет можно было бы узнать что-то еще более личное. О виски мог сказать любой, кто знает меня даже по слухам. Насчет твоих волос...мне кажется, это снова твоя фантазия. Но она вполне могла бы мне понравиться, - да, понравиться, потому что у меня закололо пальцы от желания прикоснуться к ее волосам, вдруг показалось таким естественным перебирать их, пока лежит у меня на груди после бурного секса. Встряхнул головой, сбрасывая абсурдные мысли. Нежность, казавшаяся абсолютно несвойственной для такого, как я.

- Наркотики...До сих пор меня вполне устраивал красный порошок, малыш. А насчёт любви... - откинул голову назад и рассмеялся так, что она вздрогнула, - всё с точностью до наоборот, жена. Я не умею любить. Я не знаю, что означает это слово. Какое - то чувство? Так вот, жена, у меня атрофированы все чувства, кроме чувства жажды, чувства лютой ненависти, и, - положил руку на ее ногу, туда, где заканчивалось платье, и сжал ладонь, - сексуального голода.

***

Я сбросила его руку так быстро, что даже не успела ощутить его прикосновение. Потому что он меня бил. Больно бил. Так больно, что я начала задыхаться. И каждый удар заставлял корчиться в невыносимой агонии. Боже! Если это только начало…то как мне выдержать дальше? Как мне смириться с равнодушием в его взгляде? Мне кажется я схожу с ума.

Обернулась к нему, глядя в глаза:

- Да, твоим наркотиком долго был красный порошок, да, ты никогда не умел любить и да, ты всегда любил секс. А еще ты предпочитал, чтоб никто и никогда не узнал, почему ты в восемнадцать спалил бордель, а перед этим зарубил там всех топором. Чтоб никто не знал, как ты искал своего отца, чтобы наказать его за смерть твоей матери и носил с собой ее письмо, а еще ты очень не хотел, чтобы кто-то узнал, когда ты разучился любить и верить в Бога. Когда ты его проклял, закапывая мертвую Анну и своего нерожденного ребенка. Но если я знаю...значит, ты мне это рассказал.

По мере того, как я говорила, он бледнел, а я почувствовала, как моя боль становится сильнее, даже несмотря на то, что только что заставила и его ее почувствовать.

- Прости…я бы никогда намеренно не ударила. Ты не оставил мне выбора.

***

Маленькая дрянь с особой кровожадностью безжалостно вонзала в меня слова, будто лезвия ножей, вскрывая воспоминания, похороненные слишком глубоко, чтобы хотя бы изредка их доставать из своей памяти. Я не откапывал их никогда. Наоборот, водрузил на каждое по мраморной плите без надписи и опознавательных знаков, чтобы они, проклятые, не воскрешали призраками даже изредка. И то, что она говорила, означало только одно: это рассказал ей я. Но почему? Настолько сильно доверял или это была вынужденная мера? Одно я понимал с абсолютной ясностью: никакие демоны Ада не могли бы заставить меня поведать кому бы то ни было и половину того, что она произнесла.

Вернул свою ладонь на место и грубо сжал её колено, выпустив когти и царапая ими.

- Этого никто и никогда не знал. И не мог узнать. Я сделаю вид, что начинаю верить тебе. Если не брать в расчет того, что я не помню, как оказывается, несколько десятилетий...и кто-то явно нехило покопался в моих мозгах.

ГЛАВА 5.

Он вышел из машины первым и подал мне руку. Мои губы дрогнули в слабой улыбке – галантная грубость.