— Я все время вижу этот сон, — сквозь слезы пробормотала мать Любы, вздрагивая от того ужасного чувства, которое несли с собой одни только воспоминания о приснившемся. — Вижу Любино лицо подо льдом, вода колышет волосы, лед толстый и совсем прозрачный. Я все хочу разбить его, дать ей дышать, но не могу, силы иссякли, я только колочу по льду ногами, руками, а Люба смотрит на меня так грустно, будто прощается. Мне кажется, с ней что-то случилось. Они не могли заблудиться, они там бывали, в тех местах, у них и карта была. Там полно лагерей с уголовниками, они могли сбежать и напасть на ребят!

— Там полно лагерей, уголовники могли совершить побег и напасть на студентов! — высказал свое мнение Николаев. — Они шли как раз неподалеку от крупных зон, где содержатся особо опасные преступники. Нужно проверить, не было ли побегов.

— Побеги в тех местах — обычное дело… — раздумчиво ответил генерал. — Конечно, сделаем запрос, прямо сейчас, а кроме того, немедленно пошлем поисковую группу. Но мое мнение таково: надо трясти местное население. Эти манси точно что-то знают; не могла группа из десяти человек бесследно раствориться, пусть даже и в тайге. У них были ружья, рация, а самое главное — мы с ними отправили Зверева, так что все меры безопасности были соблюдены. Это местные шаманы. Или, в крайнем случае, стихийное бедствие.

Николаев чуть взметнул брови кверху, уловив тайный приказ начальника: следует в любом случае придерживаться этих версий. Если что-то случилось со студентами, то виновники несчастья — проклятые шаманы, готовые на все ради сохранения своего могущества. Или, в крайнем случае, источник беды — стихия. Например, лавина. Или непогода. Ну, и самая хлипкая версия, которой можно придерживаться, — это беглые зэки. Все остальное следует уже сейчас отмести как невозможное. Проклятые родители так и не успокоились, особенно усердствовал отец Дубининой и отец Семихатко, который, в сущности, и поднял всех на ноги, используя свое служебное положение, как мстительно подумал разгневанный неугомонными родственниками Николаев. Следовало сделать все возможное и невозможное, чтобы приглушить шум, грозивший вот-вот подняться вокруг пропавшей группы. Самое ужасное было в том, что все студенты имели множество друзей и знакомых, фамилии их были вписаны в кафедральные журналы, они числились на комсомольском учете, и каждый день десятки людей замечали пустые места рядом с собой, говорили об этом, строили предположения…

Майор прекрасно знал, что изначально следует оторвать человека от привычного круга общения, сделать так, чтобы его исчезновение либо было незаметным, либо — слишком пугающим, чтобы его обсуждать. Надо, чтобы человека забыли и перестали говорить о нем; даже расстрел в судебных приговорах звучал как “десять лет без права переписки”. Десять лет не давать о себе знать — это равносильно смерти, по крайней мере, в большинстве случаев. Люди забывчивы, это только в стихах и романтических пьесах главного героя ждут двадцать лет; на самом деле утрата забывается, и живые продолжают строить свою жизнь.

Николаеву было обидно; действительно, все складывалось очень хорошо сначала. У многих ребят не было родителей, у некоторых родственники оставляли желать лучшего, только единицы вроде Руслана могли похвастаться полной семьей и приличными предками, способными постоять за свое детище.