— Троттер, ты надеялась, что мы снова увидим свет?

— Нет, сэр.

— Я тоже. И я много раз уже пожалел, что его увидел, — еле слышно признался он.

— Нет, сэр, не надо так говорить.

— Ты помнишь, что происходило там, внизу, Троттер?

— Теперь могу, но сначала… там, в больнице, я не могла вспомнить ничего, кроме мрака.

— Да, мне так сказали.

— Знаешь, что я хочу сказать тебе?

— Нет, сэр.

— Мне шахту не жаль, — он продолжал, глядя в огонь. — Я, должно быть, большую часть времени находился в полубессознательном состоянии, но я очень ясно помню тебя. Ты говорила со мной как мать, — он снова взглянул на нее. — Ты, как мать, прижимала меня к своей груди, когда я кричал. Мне ясно одно, Троттер, владельцем шахты я больше не буду.

— Сэр, когда вода немного спадет, вы сможете начать все снова.

— Только не я, Троттер, как выяснилось, я совсем ничего не знал о шахтах, пока не провел те несколько ужасных дней… да, три с половиной дня кошмара под землей. Мы были там вместе. На всю оставшуюся жизнь мне хватит впечатлений о том, через что проходят горняки. Нет, — хозяин медленно покачал головой, — довольно с меня шахт. Пусть другие берут грех на душу. Выносить такое мне организм не позволяет. У меня желудок слабый, — он рассмеялся, и лицо собралось морщинами, делая его похожим на старика.

Ей стало так жаль мистера Сопвита, сразу постаревшего и осунувшегося, что рука ее едва не потянулась к нему, как тогда в темноте. Но об этом не могло быть и речи. Сейчас такое было невозможно.

— Троттер, я послал за тобой по двум причинам. Во-первых, мне хотелось увидеть тебя и поблагодарить за то, что ты помогла мне выжить в том аду.

— Сэр, я не сделала ничего осо…

— Сиди и слушай, — Марк не дал ей договорить. — Мне лучше знать, что ты сделала. И, кроме того, я хотел спросить, не согласишься ли ты провести с нами праздники. Надеюсь, ко мне приедут дети. Это будет не надолго, на два-три дня, но если ты сможешь…

— О, сэр, конечно, смогу, с радостью, для меня это такое удовольствие, — горячо откликнулась Тилли, наклоняясь в его сторону с загоревшимися радостным возбуждением глазами.

— Вот и хорошо. И мне тоже будет приятно. Я так хочу… их увидеть.

— Я понимаю вас, сэр.

— Конечно, приходится учитывать погоду. Но будем надеяться на оттепель, и дороги тогда очистятся. А вот и чай, — поворачиваясь к двери, объявил он.

В комнату вошел Саймс с большим подносом, на котором стоял серебряный чайный сервис. Вслед за ним появилась Эми Стайлс с четырехъярусной пирамидой, уставленной тарелками с бутербродами, печеньем, хлебом с маслом. Эми поставила пирамиду у стоявшего рядом с креслом-корзиной маленького столика. Ни Эми, ни Саймс не поднимали глаз на Тилли. Не взглянули они на нее, даже когда хозяин сказал: «Все, можете идти. Троттер позаботится обо мне».

— Представь, что ты снова в детской, и тебе предстоит накормить голодное стадо.

Тилли торопливо поднялась и с улыбкой на лице принялась разливать чай в тонкие фарфоровые чашки. Затем она постелила салфетку поверх укрывавшего его ноги пледа и одной рукой подала ему маленькую тарелочку, а другой — большую тарелку хлеба с маслом.

— Я редко ем в пять часов. А ты — наваливайся.

Тилли хотела вести себя сдержанно, соблюдая приличие, но желудок подсказывал, что в этом случае глупо думать о манерах, и Тилли «навалилась». Для начала она съела четыре куска хлеба с маслом, потом три бутерброда и заела это двумя кусками пирога.