— Поправляется. Ему не нравится в больнице. Через несколько дней его привезут домой. Не знаю, может быть, ненадолго ему понадобится сиделка. В любом случае дома просторно, и он сможет заниматься музыкой. Ему ее очень не хватает.

Пайла спотыкалась на каждом слове, и Джулия решила ободрить ее.

— Наверное, и тебя тоже?.. — ласково спросила она.

— Я во всем виновата! — Пайла вскочила на ноги. — Дядя Филипп говорит, что вы вините себя — и напрасно. Если бы я не оскорбила вас тогда, вы бы никогда не убежали и…

— Пайла! Пожалуйста, перестань. Ты ни в чем не виновата. Я… я поступила ужасно глупо, вскрикнула, спугнула оленя, и он выбежал на дорогу. На этом история заканчивается. — Она грустно улыбнулась. — Раз твой отец поправляется, тебе не в чем себя упрекать. Кроме того, если тебе так легче, у тебя будет масса времени искупить вину, когда он выздоровеет.

— Спасибо, что успокаиваете меня, но этого недостаточно. — Несмотря на обманчиво взрослую внешность, Пайла оставалась ребенком. Она горько всхлипнула, пряча лицо в ладонях, и просопела: — Я боюсь. Отец никогда не простит меня!

— Мануэль? — Джулия ничего не понимала. — Но почему?

— Он притворяется, что ему все равно, а ему не все равно!

Девочка рыдала, все больше загоняя Джулию в тупик непонимания. Что же делать? Она поднялась и осторожно подошла к Пайле. Что ей сказать, как успокоить? Она — такая непредсказуемая, непостоянная, что Джулия боялась приближаться, точно Пайла могла наброситься на нее, как раненые звери иногда набрасываются на своих спасителей. Все же, положив руку ей на плечо, она слегка тряхнула ее:

— Пайла, что ему не все равно? Что-то, что не имеет отношения к аварии, да? За аварию он тебя не винит, я знаю. Это не похоже на Мануэля. Да ты и сама знаешь, что не похоже. Ну же, Пайла!

Девочка подняла заплаканное личико.

— Авария здесь ни при чем, — зло взвизгнула она. — Неужели вы думаете, что он беспокоится о себе? Каким бы он ни был, он не эгоист! Не знаю, что уж вы себе о нем возомнили!

— Я знаю, что не эгоист, успокойся. — Ей самой не помешали бы добрые слова, впрочем, Пайле сейчас явно хуже, поэтому Джулия держала себя в руках. — Пайла, расскажи мне, что случилось. Может быть, Долорес опять вмешалась. — Слова застревали в горле, а говорить тем не менее надо. О Господи, помоги!

— Нет, — раздался сдавленный шепот, — не Долорес. Она вообще уехала. Отец прогнал ее прямо из больницы. Она прилетела домой, собрала вещи и так же молниеносно умчалась. Сначала я не поняла, в чем дело, а теперь понимаю. Вот в чем проблема…

Джулии совсем не понравился ее резкий тон и колючий взгляд, в груди тревожно закололо, и она тяжело сглотнула.

— Я боготворю отца, — продолжала Пайла. — Но я ревную, как полная дура. Моя жизнь не всегда была такой чистенькой и благополучненькой, как твоя. Семь лет я прожила с матерью, еле-еле сводя концы с концами, порой не зная, буду ли сегодня есть или нет. Мать интересовали только мужчины, а не собственная дочь. Вы знаете, что такое голод? Что такое жить, как мы? Вам никогда не приходилось страдать по-настоящему, скажите, если это не так. А моему отцу приходилось, всем нам приходилось. Вот только мне повезло, я выбралась оттуда. Мануэль выдернул меня из болота нищеты, потому что любит меня и хочет загладить вину молодости, когда он шиковал, а мы умирали с голоду. Впрочем, он не нарочно бросил меня с Консуэллой — это моя мать, — сам он не смог бы позаботиться о ребенке, он устраивал свою жизнь, и нахлебники были ему не нужны. Он рьяно стремился к успеху и достиг его, потом вернулся и забрал меня.