Монк и не подумал ставить это ей в вину. Наоборот, он винил себя зато, что вовремя не уничтожил использованные карты. Человек методического склада, он держал их в особом отделении чемоданчика, куда Джилли рано или поздно должна была сунуть нос. Обнаружив карты, она пустила в ход первую же из них.

Новичкам везет, таков закон жизни. Все в конце концов обернулось к лучшему: пронырливый Джон Пол не замедлил объявиться. Одна мысль об этом приводила Монка в восторг. Он прекрасно знал, что вот уже год тот пытается напасть на его след (перехватил ряд телефонных звонков, в которых Джон Пол наводил о нем справки в правоохранительных органах различных стран Европы). Такое бульдожье упрямство сулило крупные неприятности, и Монк был счастлив, что подвернулся шанс покончить с Джоном Полом раз и навсегда, не просто прикончив его, но и дав Джилли возможности поиграть с ним, как кошка с мышью. В этом было столько извращенного удовольствия! Поистине жизнь расцветилась новыми красками.

Даже строить первые, еще туманные планы было наслаждением. Жертвы еще ни сном ни духом не ведали о том, что их ждет, и жили безмятежно, а Джилли уже была с головой в работе: не ложилась допоздна, изучая заметки, сопоставляя, анализируя, — словом, сплетая паутину идеальной интриги. Прекрасная возлюбленная Монка обожала козни, происки, возбуждение погони, но более всего — риск и довольно скоро научила его наслаждаться всем этим в той же мере. Что и говорить, они во всем дополняли друг друга, и никто не чувствовал себя обделенным: Монк соглашался на все, даже если планы менялись в последнюю минуту, а Джилли щедро вознаграждала его за это.

В постели она была на редкость изобретательна. Случалось, что, вспоминая прошлую ночь (все, что делал он и что позволял делать с собой), Монк краснел, как мальчишка. Однако вместо того, чтобы стать еще циничнее, он превратился в романтика и не стыдился этой перемены. В своей слабости к Джилли он видел скорее достоинство, чем недостаток, и всем сердцем верил, что они вместе встретят старость (разумеется, если раньше он не скончается в постели от истощения).

Слабость к Джилли (или, вернее сказать, одержимость) заполняла равно часы его бодрствования и его сны. Теперь он был осторожен вдвойне, потому что на карте стояла безопасность его подруги.

Именно из таких соображений он отговорил ее от идеи похитить Эвери и в долгой доверительной беседе рассказать, что представляет собой Кэрри на самом деле. Что за наивный ребенок она, его Джилли! Всерьез полагала, что может обратить дочь в истинную веру. Пришлось объяснить, что Эвери уже слишком взрослая и непоправимо отравлена тлетворным влиянием семьи, в которой выросла. После стольких лет она просто не способна поверить, какую любящую мать потеряла.

При всей своей одержимости Джилли Монк был не слепой и видел ее недостатки, в том числе извращенное представление о материнстве. С ее точки зрения, тот факт, что она произвела Эвери на свет, давал ей право на безраздельную власть над ней — иными словами, право собственности. Она и говорила о дочери не как о личности, а как о некоей фамильной драгоценности, которая должна была перейти к ней, но незаконно досталась сестре. Точно так же ее ненависть к Кэрри была болезненным чувством, воспаленной раной в душе. Тем поразительнее было ее терпение в час мести. Человеку вроде Монка это внушало глубокое уважение.

Джилли настаивала на том, что сама, лично нажмет кнопку, которая разнесет дом на куски, и гордо заявляла, что не уронит ни слезинки, потому что Кэрри получит только то, что заслужила. Из-за нее она вынуждена скитаться и ничего не добилась в жизни, из-за нее дочь ненавидит родную мать — иными словами, она суть и причина всех бед и страданий, что когда-либо выпадали на долю Джилли. Будет только справедливо, если она умрет в муках на глазах той, кому так насолила.

Все эти оправдания были ни к чему — Монку не пришло бы в голову осудить свою подругу за жестокость.