Сапер устало прислонился к стене. Простоял так несколько минут, почти не двигаясь и пытаясь совладать с мечущимися в голове чумными мыслями. Из него будто выдернули стержень. Это был не просто крах его планов. Это был крах его веры… Точнее, крах ощущения своей личной значимости в рамках этой веры.

На пылающих распутицах Гражданской войны, в последовавших затем скитаниях и лишениях Сапер давно растерял свою христову веру и однажды выбросил со злостью с петроградского моста прямо в черную пучину свой нательный крест. Благостное христианство может спокойно существовать где-нибудь в тихой Европе или в патриархальной благополучной Америке, но только не в этой жестокой, ставшей ему ненавистной стране. Крестик в воду — это был символический жест его расставания с прошлым, с замшелыми, не выдержавшими проверки временем и страданиями догмами, с моралью, да и вообще с человечностью.

Доведись выбирать ему веру вновь, он, наверное, стал бы каким-нибудь огнепоклонником. Он с детства благоговел перед огнем. Притом не просто перед огнем, а перед огнем, компактно упакованным в твердую материю — в порох, тротил и другие великие придумки человечества. И не было для него больше счастья, чем выпустить этот скрывающий до времени свою силу огонь наружу. И в очередной раз подивиться его неукротимой мощи, когда в ярости своей он сметает мосты, броневики, дома, не говоря уж о хрупких, ненадежных и мягких телах людишек, которых просто разносит в красные ошметки.

Предметный твердый мир жесток, скучен и банален. Он оживляется, только когда в нем освобождается огонь. И, совершив очередной взрыв, насладившись его силой, Сапер сразу же начинал мечтать о новом, еще более мощном.

Иногда к нему в голову пробивалась далекая и какая-то слабенькая, не слишком настойчивая мысль, что он просто-напросто безумен. Но тут же уходила, смытая новыми волнами всепоглощающей страсти разрушения.

Любой взрыв — серьезное дело. А Большой Взрыв — это этап в его жизни. Славный этап. Великий этап.

Кроме того, взрыв интересен не столько сам по себе, сколько своими разрушительными последствиям. А последствия предполагались изумительно масштабными. Разом будет сметен символ той старой культуры, которая предала ту старую страну, с готовностью и раболепием встав на службу варварам. Погибнут многие предводители большевистской орды. А дальше… Дальше будут, наверное, новые взрывы. Но такой уже вряд ли. Впрочем, поглядим. Он был намерен служить спрессованному огню до последнего вздоха.

И вот тут между ним и его мечтой встали враждебные обстоятельства. Судьба не раз вклинивалась в его самые смелые планы, и он давно привык к ее выкрутасам. И он всегда ощущал слабость и отчаянье, когда своими глазами видел эти самые подброшенные ею проклятые непреодолимые обстоятельства. Притом часто это бывало перед сладостным моментом триумфа. Каждый такой случай был как маленькая гибель, крах сложившихся устоев. Потом обычно приходилось бежать, скрываться. И упрямо начинать все сначала.

Огромным волевым усилием он все же взял себя в руки, отодвинув прочь готовые взорвать его изнутри эмоции, вынырнув на поверхность из засасывающей пучины безнадежности и разочарования. Прочь чувства! Сейчас настала пора прямолинейной логики. А логику он всегда уважал, старался следовать ей, ибо если бы не его способность отодвигать свои противоречивые и бурные чувства в угоду ей, то сложил бы свою буйную голову давным-давно.

Итак, если поразмыслить трезво. В хранилище кто-то побывал и забрал взрывчатку. Это непреложный факт. А теперь версии. Кто именно? Чекисты? Тогда нельзя тут задерживаться ни секунды. И надо просто бежать, скрываться, откапывать тайник, где на подобный случай припасены деньги и документы. И двигать вон из города. Может, чекисты уже обыскивают правление артели. Бросить все и всех к чертовой матери.