— Ну… — Вилли задумалась. — Кто-то вроде Врага? Герцогов Той Стороны? Демонов? Исключительных гейсты? Ну, монстры такие вот. Которые убивают или ещё чего такого же плохого делают. И делают это даже не из выгоды, а по своей природе…

— А чем тогда отличается риппер от душегуба, который вышел на большую дорогу грабить и резать купцов?

Мина снова задумалась. В чём нельзя было отказать младшей сестре, так это в рассудительности, что было не самым частым явлением, что для двенадцатилетней девочки, что для сорокалетнего мужика.

— Тем, что риппер не может раскаяться? — Вилли вздохнула. — И тем, что для риппера убивать — это просто в его природе и вряд ли он сознаёт, что делает…

— В отличие от человека, — кивнул Райнхард.

— В отличие от человека, — согласилась Вилли. — Наверное, разница и правда невелика…

Некоторое время провели в молчании.

— Стрёмно, — наконец сказала Хильда, нарушая воцарившуюся тишину.

Дядя достал с пояса флягу, сделал глоток, поморщился.

— Жизнь вообще стрёмная штука, дети, — сказал он. — А мир несправедлив и жесток. Я видел, как брат предаёт брата из жадности, сестра травит сестру из зависти, родители продают детей, а дети бросают родителей… И если это не зло, то хрен его тогда знает, что такое это зло вообще. И что самое стрёмное — оно везде. Самое стрёмное, что зло — обыденно. Это не внушающие ужас демоны и не жуткие гейсты — чаще всего это просто обычный человек. Но принято считать — почему-то принято считать — что помереть от когтей и клыков урса страшно. Или если демон на части порвёт, так ещё страшнее. А получить ножом в бок от пьяного соседа — нет. В зле нет очарования. В зле нет эстетики. Это. Просто. Грязь.

— Тогда почему мы сражаемся? — спросил я. — Если всё так, то зачем? Что мы можем сделать, если зло везде?

— Потому что это правильно, — рыкнул Райнхард. — Потому что сколько бы ты не убирался в доме, в нём всё равно появится пыль и грязь. Но если ты не будешь убирать их вовсе, то скоро утонешь в этой грязи. И когда ты её видишь, то не начинаешь делить её на сорта — вот это первый сорт, это второй, это от дерева, это от жуков, это от собак… Увидел — убрал. Нечего рассусоливать.

— Звучит совсем не здорово, — хмыкнула Хильда. — В хрониках наше ремесло звучит как-то, ну покрасивее, что ли, повеличественнее. Винтеры — те, кто стоят между мёртвыми и живыми, между этим миром и Той Стороной… А ты из нас каких-то уборщиков делаешь.

— Просто у каждого есть выбор, — усмехнулся дядя. — Жить в грязи… или всё же пытаться не быть свиньёй.

Дальше мы какое-то время ехали молча, каждый обдумывая сказанное.

Возможно, это было не самой подходящей темой разговора для подростков, учитывая, что Вилли вообще было только двенадцать… С другой стороны — а какая тема подходящая? Прочитанные книги? Свежие деревенские сплетни или мало отличающиеся от них новости из газет? Что? Тут всё-таки не город — здесь на детство времени остаётся мало, если оно вообще есть. Исполнилось шесть лет — всё, считай готов ещё один помощник по хозяйству. Маленький, слабый, но помощник.

А если речь идёт о клане магов — тем более.

Чародейские способности пробуждаются годам к семи-восьми. В десять лет уже положено знать хотя бы пару-тройку простейших боевых заклинаний. В двенадцать уже пора бы учиться владеть оружием. С изобретением огнестрельного оружия это стало даже проще — для копья, лука и меча требовалась сила и выносливость, а стрелять мог и подросток, и женщина, и старик.

Ормузд создал людей неравными, а лорд Кольт уравнял их, как говаривают винландцы.