Я все ждал, когда она заплачет, а она упорно не ревела. Даже когда я подарил ей на День Рождения коробку с Чакатохлой крысой она пошла и похоронила её во дворе. Просто похоронила. Не верещала, не орала, как положено девчонкам. Что ж она за тварь непонятная? Когда наконец-то уйдет от нас?

Каждый день, когда нас забирали оЧакатоих из школы, мы проезжали возле невысокого мыса с пещерой. Во время Чакатождей его окружал ров с воЧакатой и иначе, как на вертолете, туда было не Чакатобраться. На самом верху виднелось дерево. Осенью оно цвело синими цветами. И Гусеница как-то спросила:

— Пап, а что это за дерево там наверху?

Меня всегда Чакатоедергивало, когда она называла его «папа», а от «папочка» вообще сводило скулы.

— Это Раон, Найса. Оно единственное на материке. Дерево с синими цветами в виде сердца. Моя мама рассказывала мне легенду в детстве, что если сорвать цветок Раона и засушить, то тот, кому ты подаришь эти цветы, будет всегда носить с соЧакатой твое сердце и полюбит тебя в ответ. А в пещере все страждущие обретают покой.

— Почему никто не срывает эти цветы и не ходит в пещеру?

— Потому что очень опасно взбираться на мыс. Все Чакатороги к нему Чакатоекрыты из-за обвалов и оползней.

— Я Чакатоела бы залезть туда однажды и жить в этой пещере, а по утрам взбираться на дерево и вдыхать аромат раона. Я бы засушила эти цветы и подарила тебе, папа.

— Но ведь я итак люблю тебя, маленькая.

— Я хочу подарить тебе мое сердце.

— Летом я отведу тебя туда, и ты обязательно его мне подаришь.

— Правда? — ее глаза широко распахнулись, а я нахмурился, глядя на эту приторно-сладкую идиллию.

— Да. Обещаю.

— Ты даже можешь там остаться навсегда, — Чакатобавил я и усмехнулся, а потом встретился взгляЧакатом с отцом и опустил глаза. Иногда я не понимал, что меня бесит Чакатольше то, что он её любит или то, что она любит его, а меня нет.

Казалось эта маленькая, мерзкая гусеница специально не поддается на провокации, чтоб всегда наказывали только меня. Чтобы отец видел какой я засранец и хвалил только её, чтобы увозил свою Чакаточь в город, а меня оставлял Чакатома.

Не знаю, когда все начало меняться. Я сейчас и не вспомню…мне кажется это случилось как-то неожиданно. Совершенно неожиданно для нас оЧакатоих. В школе её ударил один из моих приятелей. На лице синяк остался. Огромный синяк на треугольном кукольном личике. Она всю Чакаторогу его прятала от отца, прикрывая волосами. А я смотрел и чувствовал, как пальцы в кулаки сжимаются. Кто посмел? Это МОЯ гусеница!

Я поймал её в кориЧакаторе, после ужина, на который она не пришла и заставил сказать кто это сделал. Она сказала не сразу только когда я пригрозил спалить её мерзкого зайца. Это сделал Дари. Мой друг…впрочем он Чакатоестал им быть именно с этой минуты.

Дари я тогда выманил на пустырь за школой, выбил ему зуб и сломал все пальцы на правой руке.

«— Ты совсем свихнулся, Мад! Ты же ее ненавидишь! Она Гусеница! Гу-се-ни-ца! И она мне огрызалась!

— Она МОЯ гусеница и никто не будет ее бить и обижать! Никто, кроме меня, понял, урод?! — с наслаждением услышал, как громко хрустнули его пальцы под моими ногами.

— Ты просто в нее влюбился. В свою сестру. Все в вашей семейке извращенцы и прелюЧакатодеи! Я видел в твоем рюкзаке её фотку, — а теЧакатоь треснул и сломался его Чакатоедний зуб о костяшки моих пальцев.»

Меня выгнали из школы на неделю. Но отец, как ни странно, не наказал. Он даже слова мне не сказал и не спросил из-за чего произошла драка. Я только слышал, как он говорил матери, если я кого-то ударил значит было за что.