— Можем же вместе идти, — удовлетворенно произнес на последующей встрече Решетов. — Немцев гнать.

— Можно и гнать. Только не обижайся: потом я вас буду гнать, — прищурился Сотник.

— Ну, попробуй… Хотя то дело будущее. А пока — немец…

Сотник задумчиво смотрел на нас. И было видно, что он что-то задумал. Распирало его похвастаться, но не стал.

С другими националистами стычки у нас продолжались. Притом становились чем дальше, тем ожесточеннее.

А к концу 1942 года у националистов пошло какое-то движение в их отрядах и подпольных структурах. Они сильно активизировались. И мы ждали от них какую-то грандиозную мерзость…

Глава шестая

Храм Вознесения с пятью куполами и изящной каменной резьбой был слишком большой и просторный для такого заштатного городишки, как Вяльцы. Впрочем, он был известен на всю область, к нему съезжались грекокатолики из самых разных, в том числе отдаленных, мест. Сколько помню, около него всегда теснились толпы паломников, религиозных фанатиков. И проводились такие массовые мероприятия, во время которых сам город казался совсем крошечным, эдаким бледным приложением к храму.

В 1940 году храм Вознесения советская власть закрыла. Открыли его вновь уже немцы. В него прибыл служить хорошо известный среди униатов, а еще больше — среди радикальных националистов священник Стрельбицкий. Он настолько умело жег глаголом сердца, что пользовался популярностью побольше, чем самые знаменитые оперные певцы. Народ просто ломился к нему. Слушали его обычно не проронив ни слова, и глаза у паствы были какие-то жадные, кадыки ходили, а у кого и слезы наворачивались на глаза.

Вот и сейчас вся площадь перед храмом была заполнена народом. Сам Стрельбицкий величественно возвышался на мраморных ступенях и внушал что-то благостное своей благодарной пастве.

Вклинившись поглубже в толпу, я смог расслышать проповедь о том, как нужно любить немца — спасителя от большевистской заразы.

Прибыл я в Вяльцы этим утром и, дабы не искушать судьбу, ближе к вечеру должен был покинуть городок. Заложил в тайник послание. Взял почту. Сделал свое дело.

За последние месяцы я научился настолько мастерски просачиваться через все преграды и пудрить мозги полицаям, фельджандармам, размахивать документами, что постоянно использовался как связник. Ну а в свободное от посещения оккупированных городов и весей время участвовал в партизанских акциях, где очень кстати пришлись мои таланты по ориентированию в лесу и хорошее знание местности.

Что стало для меня самым тяжелым в партизанской жизни? Трудно поверить, но труднее всего было бросить курить. Огонек в лесу — это демаскировка. А смолил я самым ядреным табаком с детства и уже не представлял себя без этого пагубного пристрастия. Пришлось бросать разом и навсегда, а не как у Марка Твена: «Курить бросать удивительно легко, я сам бросал раз сто».

Конечно, была опасность, что в Вяльцах меня опознают, хотя я старался изменить внешность, отрастил усы, голову брил наголо. Но все равно узнавали.

Пару раз наталкивался на знакомых. Говорил им, что пристроился у дальней родни в соседнем районе. Несмотря на хваленый немецкий орднунг и бюрократию, многие крестьяне свободно снимались с мест и переезжали в поисках более благодатных краев, еще не осознавая, что катастрофа царит везде.

В разговорах с односельчанами выяснилось, что после побега из села меня и не искали толком. Полицаи удостоверились, что я уехал, поставили галочку и отвязались. И загрести меня хотели не как подозреваемого в связах с партизанами, а как неблагонадежный элемент, которого ждет не дождется трудовой фронт в Германии.