Волшебным образом собрались вместе и пристроились в этой анекдотичной псевдогосударственной структуре все мои старые недобрые знакомые. Звир стал заместителем у Сотника и чем-то вроде министра обороны, а заодно начальника гестапо — на него замыкались все вооруженные люди. Химик заведовал образованием и воспитанием. Даже Купчик с Оглоблей пригрелись в качестве командиров в «роте обеспечения порядка и закона». Ну и увидел я там же одного из музыкантов — того самого Скрипача с затейливой фамилией Отченаш, которого повязали перед войной при моей помощи и который обещал мне мучительную погибель.

Было у меня беспокойство за знакомых, оставшихся на этой территории. Особенно за Арину. Все же неугомонный Купчик не упустит возможности вновь попытаться покорить ее, а при отказе сделать может гадость. Успокаивало, что Сотник знал ее и наверняка в обиду не даст.

Пару раз я еще приходил к Арине. Положа руку на сердце — лучше бы не приходил. Поводов для оптимизма она мне не давала. Но и не гнала — уже спасибо. Не раз заклинал себя не малодушничать и просто забыть о ней. И все равно ноги будто сами несли к ее дому.

Мы на Вяльцы с ее новой властью плюнули: ну, правит там Сотник — и пускай правит. С ним у нас договор о ненападении, и он продолжал действовать. Палки в колеса, в отличие от боевых подразделений ОУН, он нам не ставил. А заняться нам было чем. Вон сколько невзорванных рельсов и эшелонов.

Между тем оуновские боевые подразделения неожиданно показали свой оскал во всей первозданной ярости. В Полесье пришел настоящий кошмар. И однажды я увидел его своими глазами…

Глава девятая

Копыта лошадей вязли в раскисшей от первой весенней оттепели земле. Вообще, вся эта разведывательная вылазка шла через пень колоду. Да и не она одна. И виной всему эти чертовы националисты.

Была у них оперативная связь с немцами. И, зная окрестности не хуже нас, они исправно докладывали им о наших перемещениях.

Когда их было немного и они нас еще побаивались, то проблема стояла не так остро. Но с начала года, с реальным формированием УПА, они, как собаки по команде «фас», набросились на партизан и с каждым днем вредили все больше.

Три дня назад эти мерзавцы раскрыли расположение нашей стоянки в Восточных лесах немцам, и те тут же послали на прочесывание войска. Хорошо, что нас вовремя предупредили и мы успели сняться с места. Притом в таком темпе, что даже не вывели все хозяйство. Пришлось оставить немало продовольствия, которое с таким трудом наскребли по деревням у населения, уже и так обобранного националистами и «фрицами».

Теперь мы зарылись глубоко в болота. Там было безопаснее, но и оперативный простор далеко не тот. Труднее стало добираться до мест проведения акций.

Многих наших людей это глубокое залегание даже устраивало — сидеть и ждать спокойно, пока война закончится, чтобы потом выйти из болот и победно кричать: «Мы кровь проливали!» Но Логачев был не из той породы. Он, как и я, и многие другие, желал бить врага везде и чем только под руку попадется. Притом бить с умом.

В эту вылазку мы должны были присмотреть маршрут для рейдовой группы. Когда пересекали открытую местность, напоролись на заслон «фрицев» — мотоцикл, пулеметный расчет. Они нас тут же причесали из МГ‐42, так что пули вокруг стригли ветки. Это чудо, что мы все остались живы. Отходя, вышли к селу Нова Воля.

Бывал я тут года три назад с нашим комсомольским агитационным отрядом. Тогда это было опрятное, чистенькое село, где компактно проживали поляки. С достатком жили, получше чем мы, и никого чужого к себе не пускали. И в колхоз идти желания не изъявляли, за что я их тогда прозвал куркулями.

Село вставало из утреннего тумана. И что-то в окружающем было неправильно.

Туман был слишком плотный и какой-то темный.