— Ну…

— Говори.

— Было такое дело!

— Зачем всех убили? Зачем женщин и детей резали?

Мужичонка недоумевающе посмотрел на меня:

— Так то ж поляки.

Ну тогда, конечно, сразу все понятно: поляк — значит, надо резать.

— Вы вообще кто? — спросил я.

— Так мы с села Андрушовка.

— Сами додумались на этот разбой?

— Да какой сами. Мы люди простые. Пришли хлопцы из леса. Сказали, что они теперь украинская повстанческая армия. И что пора поляков резать. А мы что? А мы завсегда. Поляк — зверь вредный.

— Где эти повстанцы? — Я обвел рукой окрест.

— Так как закончили с селом, они обратно в леса ушли. Правда, взяли самое дорогое — золотишко там. И ушли. А мы обозом. Чего добру пропадать-то. Вот, везем.

— А что еще вам поведали эти люди лесные?

— Сказали, что все только началось. Чтобы вилы далеко не прятали, скоро пригодятся… Пощади, хлопец.

— Пощадить? Ты что, смеешься? — Микола поднял автомат и одиночным выстрелом срубил мужичка.

Потом мы пошли «проконтролировали» всех. Патроны не тратили — жалко на таких. Работали ножами. Я ощущал себя мясником. Противно было до ужаса. Но знал, что эту работу обязан сделать. Никто не должен уйти.

Вот так впервые мы наткнулись на следы масштабной акции, которую руководители ОУН назвали «Деполонизация Полесья»…

Глава десятая

Странен все-таки наш мир. Он, как многогранная игрушка-головоломка, все время поворачивается к нам неизведанными сторонами.

Только что в грани этой игрушки я увидел совершенно безумный кошмар. Тот самый штакетник мне будет сниться до самого конца. А вскоре тот же мир повернулся другой гранью, засиял неведомыми доселе, волнительными и светлыми чувствами.

В тот вечер мы, удачно рванув состав с бронетехникой и уходя от преследователей, встали на постой в избе в глухой деревне на пару десятков дворов. Дорог вокруг нормальных не было, поэтому немцы с полицаями редко сюда заглядывали. В связи с этим и голод, охвативший нашу землю, обошел это место стороной. Так что в хате, в которую мы зашли, нам накрыли щедрый по нынешним временам стол — с курицей, салом и самогоночкой. Мы поделились немецкими консервами, которые добыли на одной из вылазок, подломив продуктовый склад.

Приняла нас достаточно радушно одинокая вдовушка. Ну как вдовушка — старше меня лет на пять. Мужа ее призвали с первых дней войны в РККА, а потом пришло письмо: «Погиб геройски».

Несмотря на тяжелую деревенскую жизнь, была она вся такая ладная, такая изящная и крепкая. И от нее исходили дурманящие волны, как и от Арины, отчего голова кружилась похлеще, чем от самогона, к которому, кстати, я не притронулся.

Потом ночь подошла. Распределились мы, кто стоит на карауле. Мне выпало первому. Каждому из нас было хорошо известно, что караул — это не формальность, а возможность выжить. Так что я держал ушки на макушке. Дождавшись сменщика, пошел спать.

Постелила вдовушка мне заранее, притом отдельно — на сеновале. Я уже готов был провалиться в сон, когда пришла она…

Это было какое-то обрушение в иной, чувственный мир. Накатил штормовой волной, захлестнул, закружил меня шторм страсти, да так, что я потом плохо помнил, как все было. Но зато отлично помнил, насколько это было хорошо. Жизнь повернулась ко мне другой, доселе неведомой стороной.

Утром, за завтраком, она даже виду не подала, что между нами что-то было. Я пытался ловить ее взгляд. Назойливо крутилась мысль о том, что хорошо бы, если когда-то снова, на сеновале… Вместе с тем меня, воспитанного в строжайших правилах, жег стыд.