Он побежал к Кенсоннасу. Мишель застал друга собирающим такой крошечный чемодан, что даже туалетный несессер мог бы взглянуть на него свысока.

Мишель рассказал, что с ним приключилось.

— Меня это не удивляет, — ответил Кенсоннас. — Ты не создан для работы в коллективе. Что намерен делать?

— Работать в одиночку.

— А, — заметил Кенсоннас, — так ты, значит, смельчак?

— Увидим. Но куда собрался ты, Кенсоннас?

— Я уезжаю.

— Ты покидаешь Париж?

— Да, и даже более того. Французские репутации куются отнюдь не во Франции, это — продукт заграничный, он только импортируется сюда. Я сделаю так, чтобы меня импортировали.

— Но куда ты едешь?

— В Германию. Удивлять любителей пива и трубок. Ты еще услышишь обо мне!

— Так ты уже создал свое сокрушительное оружие?

— Да! Но поговорим о тебе. Ты будешь бороться, это прекрасно. А деньги у тебя есть?

— Несколько сот франков.

— Этого мало. Послушай, во всяком случае я тебе оставляю мою квартиру, за нее заплачено за три месяца:

— Но…

— Если ты не согласишься, деньги будут брошены на ветер. Дальше: у меня накоплена тысяча франков, поделимся.

— Никогда! — вскричал Мишель.

— До чего же ты глуп, сын мой: я должен был бы отдать тебе все, а я делюсь! Так что я тебе еще должен пятьсот франков!

— О, Кенсоннас, — проговорил Мишель со слезами на глазах.

— Ты плачешь? Правильно делаешь. Это обязательная мизансцена для расставания. Не беспокойся, я вернусь. Давай же обнимемся!

Мишель бросился в объятия Кенсоннаса; поклявшись, что не поддастся волнению, музыкант сбежал, дабы не выдать своих чувств.

Мишель остался один. Прежде всего, он решил никому не рассказывать о том, как изменилась его жизнь, — ни дядюшке, ни деду Люси. Зачем давать им новый повод для волнений!

— Я буду работать, я буду писать, — твердил себе юноша, чтобы подкрепить свою волю. — Боролись же другие, кому неблагодарный век отказал в признании. Посмотрим!

На следующее утро он перенес свой скудный скарб в комнату друга и принялся за дело.

Он хотел опубликовать сборник стихотворений, столь же бесполезных, сколь и прекрасных! Юноша трудился не покладая рук, он почти ничего не ел, задумывался, мечтал, ложился спать лишь для того, чтобы еще лучше мечталось.

Мишель больше ничего не слышал о семействе Бутарденов; он избегал проходить по принадлежавшим им улицам, опасаясь, как бы на него снова не наложили руку. Но опекун и не вспоминал о племяннике: избавившись от такой бестолочи, банкир мог испытывать только удовлетворение.

Единственным счастьем, ради которого Мишель покидал свою комнату, были визиты к г-ну Ришло. Там юноша вновь погружался в созерцание девушки, не переставая черпать из этого неистощимого источника поэзии. Как сильно он любил! И надо ли уточнять, как сильно он был любим! Любовь заполняла все его дни, он не мог даже представить, чтобы для жизни требовалось что-то еще.

Тем временем средства, которыми он располагал, мало-помалу иссякали, но об этом он не думал.

Однажды, в середине октября, очередной визит к старому преподавателю весьма огорчил юношу: он нашел Люси опечаленной и осведомился о причине ее грусти.

В Компании Образовательного Кредита начался новый учебный год. Класс риторики, правда, не был ликвидирован, но его судьба висела на волоске: у г-на Ришло оказался один ученик, один-единственный! Случись с ним что-нибудь, какая судьба постигла бы старого, не имеющего иных средств к существованию преподавателя!

Такое могло произойти со дня на день, и тогда профессору риторики грозило увольнение.