навливал ее и говорил:

— Ну, давай теперь осмыслим ее. Что хотел сказать

композитор?

И мы начинали «осмысливать». Наше воображение ри

совало одну картину за другой. Часто мы расходились в

толковании. То, что мне казалось свистом осеннего ветра.

Пичужке напоминало заунывную песню пьяного гуляки.

Там, где мне слышались звуки колоколов, Пичужка улав

ливала ярмарочную музыку. Иногда мы спорили до хрипо

ты, роясь в поисках доказательств в биографиях компози

торов. В это лето, однако, Бетховен не завоевал меня, —

любовь к Бетховену пришла позднее; но Бах произвел на

меня огромное впечатление. Его фуги казались мне верши

ной музыкального творчества. Когда Пичужка играла

первую фугу, я почти видел перед собой высокие своды

сурового готического храма и маленького органиста, несу

щегося на крыльях извлекаемых им из своего инструмента

звуков в бесконечные пространства вселенной. Еще больше

мне нравился Мендельсон. Его «Песни без слов» приводи

ли меня в совершенный восторг. «Весенняя песня» и «По

хоронный марш» трогали меня — каждое произведение по-

своему — до глубины души. Я мог слушать их без конца.

Больше всего, однако, мы разговаривали. Оба мы зимой

вели дневники. Теперь Пичужка читала мой, а я читал ее

дневник, и страница за страницей вызывали у нас взаим

ный обмен мнений, споры, рассуждения, наплыв новых

мыслей. Очень любили мы также «рецензировать» прочи

танные нами произведения. Читали мы в те годы страшно

много — и русских и иностранных писателей. Пушкин,

Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Лев

Толстой, Короленко, Мельшин, Диккенс, Войнич, Шиллер,

Ожешко, Бичер Стоу, Шекспир, Гёте, Гюго и другие

мастера слова были нашими постоянными духовными

спутниками. И хотя в письмах друг к другу мы обычно де

лились впечатлениями от прочитанных книг, но сейчас, ле

том, на свободе, так интересно и приятно было поговорить

поподробнее о том или ином произведении, почему-либо

оставившем особенно сильное впечатление. Помню, однаж

ды речь у нас зашла о Тургеневе вообще и об «Отцах и

детях» в частности.

— Мне страшно нравится Базаров,—восторженно гово-

рил я. — Это мой идеал! Я так хочу походить на Базаро

ва... И, знаешь, Пичужка, нынешней зимой я старался под

ражать Базарову и всем резать правду в глаза.

—  Д а ж е учителям? — перебив меня, быстро спросила

Пичужка.

Ее вопрос привел меня в некоторое замешательство, ибо

я все-таки не рисковал применять «базаровские методы» в

моих отношениях с гимназическими педагогами.

— Учителям? — несколько смущенно переспросил я. —

Нет, какие же разговоры могут быть с учителями? Но с

товарищами я всегда откровенен: что думаю, то я говорю...

И уж, во всяком случае, товарища я никогда не выдам.

Это мое убеждение.

Пичужка заметила мое смущение и, лукаво посмотрев

на меня, ответила:

— Вот видишь, твой Базаров не всегда годится... И по

том он так резок и груб. Иногда он меня просто раздра

жает. Мне нравится Инсаров из «Накануне». В нем мень

ше рисовки и больше искренности.

Мы вступили в длинный спор. У Пичужки был острый

ум и умение находить аргументы. В конце концов, каждый

остался при своем, но должен сознаться, что после этого

разговора мое отношение к Базарову несколько измени

лось: он попрежнему очень нравился мне, однако образ

тургеневского героя как-то слегка потускнел в моем вооб

ражении, и слишком прямолинейно подражать ему я пере

стал.